Четыре сезона

22
18
20
22
24
26
28
30

– Может, да, а может, и нет. Но как ты объяснишь чтение всех этих книг полуслепому мистеру Денкеру? Сейчас, конечно, я вижу хуже, чем раньше, но читать в очках могу без проблем. И легко это докажу.

– А я заявлю, что ты меня обманул.

– Правда? А чего ради?

– Ради… дружбы. Потому что тебе было одиноко.

Дюссандер мысленно отметил, что такой номер у мальчишки мог бы запросто пройти. Во всяком случае, раньше. Но сей-

час подросток словно расползался по швам, как ветхое пальто, сшитое прогнившими нитками. Если на улице хлопнет пистон в игрушечном пистолете, он с испугу заорет как девчонка.

– Мои слова подтвердит твой табель, – сказал Дюссандер. – Ведь не из-за «Робинзона Крузо» ты вдруг стал плохо учиться, верно?

– Замолчи! Хватит об этом!

– Нет, – возразил Дюссандер, – не замолчу, пока ты не поймешь кое-что простое. – Он закурил сигарету, чиркнув спичкой о стеклянное окошко духовки. – Мы с тобой в одной связке и пойдем на дно или выплывем только вместе. – Он смотрел на Тодда, уже не улыбаясь, и морщинистое лицо в клубах табачного дыма напоминало голову рептилии. – Если пойду на дно, то утащу и тебя, мальчик. Обещаю. Если хоть что-то выплывет наружу, я молчать не стану. Можешь мне поверить!

Тодд угрюмо посмотрел на него, но промолчал.

– А теперь, – быстро продолжил Дюссандер, будто покончив с неприятными формальностями, – давай подумаем, как нам выбраться из этого положения? Есть какие-нибудь идеи?

– Табель можно исправить с помощью этого, – ответил Тодд, вытаскивая из кармана куртки новый пузырек с жидкостью для выведения чернил. – А что делать с проклятой запиской, я не знаю.

Дюссандер одобрительно кивнул. В свое время он и сам не раз прибегал к подобным махинациям и подделывал цифры в документах, когда разнарядки стали превышать все мыслимые и немыслимые объемы… И сейчас – как и раньше – вопрос упирался в то, что написано в официальном документе… только тогда речь шла о трофеях. Каждую неделю он проверял ящики с ценностями, которые отправлялись в Берлин в специальных бронированных вагонах, похожих на сейфы на колесах. К каждому ящику прилагался перечень содержимого, которое составляли бесчисленные перстни, ожерелья, колье, золото. У Дюссандера имелся свой ящик с украшениями, где камни были не такими дорогими: нефриты, турмалины, опалы, технические алмазы, не очень качественный жемчуг. Если в описи драгоценностей, предназначенных для отправки в Берлин, встречалось нечто, нравившееся Дюссандеру или казавшееся ему выгодным

капиталовложением, он изымал его и заменял изделием из своего ящика, а запись в ведомости подтирал и вписывал что-то другое. В подделке документов он стал настоящим мастером, и это не раз выручало его после войны.

– Отлично! – похвалил он Тодда. – Что же касается второй проблемы…

Он погрузился в раздумья, раскачиваясь в кресле-качалке и время от времени прикладываясь к виски. Тодд, не говоря ни слова, подвинул к столу стул, поднял с пола табель и принялся над ним колдовать. Внешнее спокойствие Дюссандера оказало на него благотворное воздействие, и он принялся за дело с усердием, которое проявляют американские мальчишки, когда не хотят ударить лицом в грязь. И не важно, чем они при этом заняты: сеют пшеницу, играют в бейсбол или подделывают оценки в табеле.

Дюссандер посмотрел на загорелую шею Тодда, торчавшую из круглого ворота футболки, и перевел взгляд на верхний ящик буфета, где хранились ножи. Один точный удар – а уж он знал, куда его нанести, – и мальчишке конец! И тогда он наверняка не проболтается.

Старик с досадой вздохнул: к сожалению, если Тодд исчезнет, начнут задавать вопросы. И этих вопросов будет много. Наверняка и к нему тоже придут. Даже если никакого письма, переданного на хранение другу, и не было, Дюссандер не мог себе позволить так рисковать. Слишком опасно.

– А этот воспитатель Френч, – обратился он к Тодду, постучав по записке, – знаком с твоими родителями?

– Кто? Калоша Эд? – презрительно отозвался тот. – Да его и на порог не пустят туда, где бывают родители!