А в вагоне по-прежнему темно и не видно ничего толком. Но показалось мне, что эти черные тени понемногу, по чуть-чуть, все ближе и ближе ко мне подбираются. И все – шу-шу-шу… Лопочут чего-то вполголоса, между собой – мне не слыхать!
Страшно, а что делать?
Орать на них: «Кыш, проклятые»? Или воздух вокруг себя крестить: «Изыди, сатана!»
Подумают еще: вот псих попался!
Мало ли чего показаться могло человеку спросонья…
А страх и тревога не уходят.
Сижу и думаю: хоть бы лица-то разглядеть! Успокоить душу: уж, по крайней мере, люди ж это, а не кто другой?!
А сердчишко ёкает. Взмолился я про себя…
И тут влетел поезд в освещенный тоннель – из кромешной тьмы на свет вырвался.
Мама родная!
Что я увидел…
Из той пары десятков… людей… что меня в этом вагоне окружали, ни одного нормального не было: все уроды! Да какие!
Подобные рожи даже в фильмах ужасов не увидишь – а тут-то все по-настоящему, да близко, рядом, в одном всего лишь шаге!..
Запомнился мне один дядька, жиром весь раздутый, словно пузырь, и красномордый – ни дать ни взять гигантский прыщ. Глазки белесые, как гнойники, того и гляди лопнут. Или еще один – высоченный, как оглобля, руки лопатами, а в широком лбу, над правым глазом… квадратная вдавлина – сантиметра на четыре в глубину. Отпечаток с гранями, будто от ножки стула. Но разве может ножка стула в человеческий череп врасти?!
Был среди них и горбун-карлик, и кривой на один глаз парень. Женщина без руки. Лысая девочка с зобом чуть не по грудь.
Какой-то раздавленный в окровавленном костюме и явный вампир – ну точно как в ужастиках: желтая кожа без пор, туго натянутый на черепушку пергамент… Остроухий кровожадный оборотень с длинными кривыми ногтями.
Когда свет тоннельных ламп запрыгал по их кошмарным физиономиям, я вскочил и заорал в голос, себя не помня.
И что дальше делал – даже не знаю.
Помню только: этот, с квадратной вдавлиной во лбу, руку-лопату к моему горлу протянул, а горбун прокаркал вдруг:
«Да он живой!» – и как захохочет!