– Мемфис… Я скучаю по тому, как мы ходили в гости к сестре Уокер.
– Я знаю.
– Я не думаю, что она правда плохая. Она слишком хорошая, чтобы быть плохой.
– Мало ли кто кажется хорошим, – пробормотал Мемфис, но на самом деле сестра и ему тоже всегда нравилась.
Нет никаких доказательств, что та работа, которой они занимались с Исайей – ну, развитие его способностей, – имела хоть какое-то отношение к припадку. А иначе почему их не было больше? Вот что не давало покоя Мемфису…
– Из-за нее я чувствовал себя особенным, – говорил Исайя. – Но вряд ли я правда какой-то особенный.
– Не говори так, – сказал Мемфис. – Потому что это неправда.
Он приблизил свое лицо к лицу брата – совсем как когда-то, в канун Рождества. Они все пытались не уснуть и дождаться Санта-Клауса и рассказывали друг другу, что наверняка он первым делом наведывается в Гарлем – ведь тут даже улица Святого Николая есть!
– Мемфис? А ты мне сказку расскажешь? А то я без сказки не усну.
– Ну, хорошо, – тихо сказал Мемфис. – Жили-были однажды два брата. И были они близки друг с другом, как только это возможно между людьми…
Исайя выпростал из-под одеяла руку и взялся за руку брата, а Мемфис баюкал его словами, заворачивая, закутывая в волшебство хорошо рассказанной сказки.
Но прежде чем уснуть, Исайя пробормотал ему на ухо:
– Я еще кое-что помню с тех пор, как болел… Там был человек. Человек в такой высокой шляпе.
И он, наконец, отплыл в сон.
Интересно, подумал Мемфис, эти кошмары – не плата ли за то, что мальчик не использует свои таланты? Вся эта сила копится внутри, кипит, закупоренная, а ведь ей надо куда-то деваться. Октавия может сколько угодно думать, что это все дьявольские проделки, а отнюдь не божьи, но если есть на свете хоть какой-то бог, рассуждал Мемфис, c его стороны было бы крайне жестоко наделять людей такими дарами, а потом ждать, что они совсем не будут ими пользоваться. Людям надо быть теми, кто они есть. А если это так… почему бы Мемфису не воспользоваться снова своей целительной силой? Почему он так боится собственных возможностей?
Мемфису на самом деле нравилось исцелять. Нравилось, каким ореолом это облекает его в глазах жителей Гарлема; нравилось, как женщины в церкви восхваляют его, «божьего ангела», и подсовывают самый лучший кусок пирога на ужине после службы. Он купался в молчаливом одобрении мужчин, они кивали и хлопали его по спине, и говорили, какой прекрасный пример он подает остальной молодежи, и приглашали произнести благословение на всяких собраниях. И когда девушки дрались за право сидеть рядом с ним на занятиях по Библии или хлопали ресницами и спрашивали застенчиво, не могут ли они принести ему стакан воды – да, ему это тоже нравилось. Иногда он даже упражнялся в ванной перед зеркалом – репетировал победоносную улыбку и говорил себе со всей искренностью, какую только мог осилить:
– О, спасибо, сестра. Да благословит тебя Господь!
Одной только Октавии удавалось заставить его усомниться – тем, c каким прищуром она смотрела на него, когда, бывало, приходила шить с матерью вечерами.
– Пытаешься запечатлеть лик Мемфиса в памяти, сестра? – журила ее мама.
Они сидели на крыльце в летней ночи, полной звезд, пока весь квартал плясал, пел и хохотал, и вечеринка купалась в таком теплом, многообещающем свете, лившемся из окон домов из коричневого песчаника, выстроившихся вдоль всей Сто Сорок Пятой улицы.
ebooksa