– Пршу прстить, мисс Октавия, – встрял внезапно Билл Джонсон. – Никто в целом свете не сумел бы воспитать этих мальчиков лучше, чем вы. Но ежели вы простите старику, что он тут мнения высказывает, так я вам скажу: молодому – молодое. Как ни попишешь, а надо ему быть мужчиной в этом мире, – сказал он с достаточной долей скромности, чтобы умиротворить Октавию.
– Вы только не подумайте, никакого неуважения причинить не хотел, мэм, – закончил он, улыбаясь и даже чуть-чуть кланяясь. – Я мальцу все-таки не родич.
Октавия устремила на Мемфиса взор, в котором проступило уже немного больше доброты.
– Надо думать, вы правы, мистер Джонсон.
– Билл, если позволите.
– Билл, – повторила Октавия, распушая перышки. – Ну, иди, Мемфис. Билл, разрешите, я вам принесу к этой мясной запеканке немного молока.
Октавия поплыла было к кухне, но на пороге развернулась и выпустила в Мемфиса последнюю стрелу, уставив для верности в середину мишени обвиняющий перст.
– У подножия креста надо жить, Мемфис Джон, и дела творить праведные!
– Да, мэм, – сказал Мемфис.
«Да, мэм»-кать своей тете ему совсем не хотелось, но он умел распознать отсрочку в исполнении приговора, столкнувшись с нею нос к носу. Решение было однозначно мудрое.
– Спасибо, мистер Джонсон, – тихонько сказал он, когда Октавия выплыла из комнаты.
По губам Билла будто нехотя расползлась улыбка.
– Все в порядке, сынок. Старый Билл всегда рад сделать другу добро. Никогда не знаешь, когда тебе вдруг понадобится ответная услуга, – сказал он и ухмыльнулся уже на полную катушку.
Смотри на свет
– Мемфис, куда ты меня ведешь? – поинтересовалась Тэта, когда, слоняясь по Форт-Вашингтон-парку, они внезапно искупались в водопаде сорванной ветром листвы с какого-то припоздавшего раздеться дерева.
– Уже почти пришли, детка. Обещаю!
Они почти весь вечер проплясали в «То что надо!», но Мемфису очень хотелось остаться наедине, так что он умыкнул Тэту прочь, обещая, что отведет ее на самый-самый верх. Спиртное их слегка расслабило, и теперь они счастливо хохотали, пиная кучи сухой листвы и неуклюже галопируя мимо ошарашенных прохожих и ворчливого старичья, шамкавшего им вслед, что в их время молодежь так себя не вела. В конце концов они вышли почти на границу парка, где аллея упиралась в широкую серую полосу, именовавшуюся Гудзоном, и в маленький красный маяк, взгромоздившийся на самый носик Манхэттена.
– Это что, сюда? – дыхание облачком выпорхнуло из уст Тэты.
– Я же обещал отвести тебя на самый верх. Просто так уж вышло, что я знаю волшебное слово, отпирающее эти двери.
Подойдя к двери, он вытащил из кармана гаечный ключ и принялся колотить по замку, пока тот не открылся.