Радуга уже блёкла – быстро, неравномерными кусками, как будто кто-то усердно и беспорядочно брызгал водой на свежий акварельный рисунок, размывая краски. Через несколько секунд она пропала бесследно.
Глеб крепко зажмурился, коротко, сильно помассировал веки ладонями. Глубоко вдохнул-выдохнул, открыл глаза.
Ничего странного не появилось.
Черемин чуть подумал и тщательно, насколько это было возможно, прощупал жилетку, обойдя только карман с камерой, чтобы случайно не повредить аппаратуру. Безрезультатно, ничего подозрительного.
Обнюхивать и пробовать её на вкус Глеб не стал. Прекрасно понимая, что если жилетка и в самом деле с «сюрпризом», то обнаружить его такими способами он вряд ли сможет.
Хотя Черемин был почти уверен: не стал бы Скальцев размениваться на подобную банальщину, если уж решил провернуть какое-нибудь паскудство, то наверняка сделает это изобретательней, изящнее…
С другой стороны, чёрно-белая радуга в абсолютно сухой день могла быть редчайшим природным
«Ладно, продержимся… – Черемин закурил очередную сигарету. – Макнём два пальца в майонез по самую подмышку».
Он чётко понимал ещё одну вещь: идти через кладбище всё равно придётся. Отказываться уже поздно, оставлять Наташку Скальцеву нельзя. Она скорее залезет в петлю или прыгнет с высотки, чем примет такую реальность.
Идею поползать у бывшего одноклассника в ногах, умоляя оставить их с Зиминой в покое, Глеб даже не рассматривал. Не потому, что это унизительно, а потому, что бесполезно.
Оставались ещё две возможности что-то изменить. Бегство из города и… смерть Всеволода.
Ни про первое, ни про второе Черемин не думал всерьёз. Во всяком случае – пока. И очень надеялся, что не придётся думать вообще…
Глеб докурил, выбросил окурок. Постоял ещё с минуту, гася зарождающийся в душе сумбур, и завертел головой, выискивая взглядом что-то похожее на проход. Лезть через ограды и шагать по могилам Черемин собирался только в крайнем случае.
Намёк на узковатую, напрочь заросшую травой тропку обнаружился шагах в двадцати, слева. Глеб неторопливо направился туда, внимательно глядя под ноги: напороться в этих краях на гадюку было вполне реально. Да и просто завалиться во весь рост, запнувшись о какой-нибудь сук, хотелось ничуть не больше.
«Блин, как в Трудолюбовке… – Черемин добрался до прохода. – Слева ограда, справа ограда. Только там внутри них шевеление есть, а здесь своё уже отшевелились».
Он медленно пошёл по тропинке, стараясь полностью сконцентрироваться на предстоящем пути, не обращать внимания на придорожный пейзаж. Превратиться в механизм, следующий из пункта «А» – в пункт «Б».
Двенадцать шагов, поворот влево… Глеб шагал, стараясь держаться направления, которое указал Скальцев. День стоял безветренный, и шаги Черемина были единственным, что нарушало вязкую, изначальную тишину этого места.
Он зашёл в глубь кладбища метров на полтораста: пока удавалось продвигаться относительно беспрепятственно.
Неожиданно, совсем не к месту вспомнилось скальцевское: «Покойнички круглые сутки шастают, жрать ищут». И забултыхалось, гадство, на поверхности сознания, как шарик от пинг-понга – в джакузи, обрывочно – но постоянно напоминая о себе. «Покойнички, жрать», «шастают, круглые сутки», «ищут, шастают, жрать», «покойнички, покойнички»…
Черемин раздражённо сплюнул, задымил очередную «петрушку». Спустя пару десятков метров пришлось остановиться: проход сильно сузился из-за покорёженной ограды – железные прутья примерно на четверть ушли в землю и наклонились в сторону тропинки под углом в сорок пять градусов. Такое могло бы случиться, если б на могилу упало дерево, но тогда – где оно? Не покойнички же убрали? Как-то это странно, весьма…