— По какому такому еще поводу?
— Это просто отлично, что вы тут давно живете. Всех своих соседей наверняка знаете?
— Из новостроек, почитай, никого, а наших-то всех, конечно.
Девятиэтажкам, которые старуха назвала новостройками, было лет по двадцать, если не по тридцать. Но девятиэтажки Арину не интересовали.
— Юлия Минкина знаете?
— Юльку-то?.. Ох… Вы же… Неужто стряслось чего? Ох, то-то ж у меня сердце вчера прихватило, да что ж им такое, одно за одним?!
— Нет-нет, — Арина даже руками замахала. — Мы просто ищем его, чтобы поговорить.
— Ох. А я-то уж, грешным делом, подумала, стряслось чего с парнишкой.
— Вот как? Почему вы так решили?
— Так не видать его третий уж, кажись, день. Нет, он мне, конечно, не докладывается, но я ж не слепая, вижу, как приходит-уходит. А тут нет и нет. Даже зашла постучала — мало ли, может, приболел или что. Парнишка-то не сказать чтоб богатырь, мало ли что. Как мать схоронил, совсем один остался, долго ли до беды?
— Мать схоронил? Давно?
— Так в начале лета.
— И — никого больше? Никакой родни? Отец? Бабушки-дедушки? Братья-сестры?
Пес опять гавкнул — не угрожающе, а так, обозначить присутствие.
— Тихо, Пушок, это свои, — хозяйка потрепала собаку по лохматому загривку.
Пушок? Вот это вот чудовище — Пушок? С ума сойти! Вид у чудовища, впрочем, был довольно добродушный. И хозяйка его вдруг вспомнила о законах гостеприимства:
— Может, в дом зайдете? Чего ж я вас на ногах-то держу.
— Да ничего, не беспокойтесь. Так вы говорите, мать Юлия умерла нынешним летом?
— В июне. И ведь молодая была! Мне кума говорит: ты ж, Нина — меня Ниной Геннадьевной зовут — ты ж, говорит, ее десятка на три старше, как же так? А вот так, выходит.
— И Юлий один остался, вы говорите? То есть у него никакой родни больше?