Шлеп-шлеп.
Шлеп-шлеп.
Надо мной в воздухе кружат вороны и своими глазками-бусинками наблюдают, как я пытаюсь добраться до Пой-Пой. Когда я оказываюсь у самого верха, я соскальзываю и качусь вниз. Лестница неожиданно превращается в горку.
Слышится смех, и из сна мои ноздри настигает запах тухлого мяса. Тело расщепляется на множество крохотных кусочков, и каждый стремится сбежать из моего альтернативного мира больших кошек и маленьких птиц…
Глаза открыты, полоски утреннего света проползают под упрямыми жалюзи моей спальни.
«Просыпайся», — шепчет Онир.
«Ты говорила, что людей, видящих сон, не следует будить», — говорит Раннер.
«Ничего страшного, если делать это мягко; смотри… толчок, толчок…»
Тело подчиняется, вскакивает, грудь, шея и плечи пробуждаются к жизни. Я осторожно собираю свою тысячу кусочков и становлюсь целой. Маленьким, обретшим мою форму пространством в мире, сгибающимся под тяжестью всех жизней, которыми я живу. Жизней, которые я изобрела, жизней, которые я ношу в себе ради компании.
На Свет выходит Онир и ведет нас в ванную. Там она надевает халат Анны.
— Почисть зубы, — говорит она, сжимая пальцами тюбик. — Тебе надо через час быть у Дэниела.
— Вы всегда сначала выкладываете рамку? — спрашиваю я, замечая поднос с деталями мозаики у нее на коленях.
Грузная блондинка вздрагивает.
— Да. — У нее на голове в качестве шляпки странная конструкция из оригами. — Ты опять будешь ругаться на меня?
— Ругаться? — озадаченно спрашиваю я.
— Ну, как тогда, в коридоре. Когда я была с Эммой.
— Извините, я не знаю, что вы имеете в виду, — говорю я, совершенно ничего не понимая.
— Ой, ладно, я тоже все забываю. У тебя, наверное, был плохой день. Хочешь пособирать со мной мозаику?
— Конечно, — говорю я, все еще пребывая в замешательстве.
Я сажусь рядом с ней. От батарей волнами накатывает сухое тепло и сушит мне горло.