Лярва

И здесь он наконец услышал её слова:

— Сколько? — свистяще прошелестела Лярва. — Сколько ты дашь мне за неё?

Он остолбенел и сначала не хотел верить собственным ушам, даже растерялся. Затем чувство победителя и уверенность в себе вернулись к нему, а с ними вместе прежним огнём заполыхала и запретная похоть.

— Тысячу! — выдохнул он. — Я дам тебе тысячу!

При этих словах рука его, сжимавшая её шею, расслабилась, и Лярва смогла распрямиться. Потирая раскрасневшуюся шею, на которой ещё белели отпечатки его пальцев, она повертела головой влево и вправо, издавая позвонками хрустящие звуки и не сводя неподвижного взгляда с лица Волчары, отчего ему опять стало не по себе. Мелькнула мысль: вдруг она сейчас нанесёт неожиданный и разящий удар по нему, например, удар топором, отчего череп его с мокрым чавканьем расколется на две красно-серые половины? Он беспокойно посмотрел на её руки: они были свободны и явно ничего не прятали. Но правая рука, как бы оправдывая его опасения, вдруг стала медленно подниматься в его сторону. Не понимая причины этого движения, он инстинктивно напряг свой живот, чувствуя, что начинает трезветь от опасности. Однако рука Лярвы не достигла его тела, но, согнувшись под прямым углом, повернулась ладонью вверх, обнаружив всего лишь желание получить деньги.

— Давай, — просто сказала Лярва.

Всё ещё недоверчиво смотря на неё, он полез в свой бумажник, достал синюю тысячную купюру и вложил в её ладонь. Спокойно положив деньги в карман кофты, она развернулась и неспешно, чуть покачиваясь, направилась к углу, где за занавеской пряталась ни о чём не подозревавшая девочка.

Твёрдой рукой мать отодвинула жалкую грязную шторку и открыла путь к своей дочери.

Девочка сидела на табурете с ногами, поджав колени к подбородку, и когда она увидела перед собой грозную фигуру матери, то сжалась и подобралась ещё сильнее, уподобясь испуганно нахохлившемуся воробышку. Она нервно и быстро переводила глазки, оглядывала возвышавшиеся перед нею две большие фигуры — неподвижную женскую и еле стоявшую на ногах, качавшуюся мужскую — и не могла взять в толк, чем она провинилась и почему мать смотрит на неё таким ледяным взором.

А Лярва спокойно подалась вперёд, взяла дочь за руку и, подведя к продавленному дивану, принудила сесть. Затем она вдруг наклонилась к девочке, приставила свой лоб почти вплотную к её лбу и, глядя исподлобья мертвенноравнодушным взглядом своих серых глубоко посаженных глаз в самое дно души ребёнка, тихо и внушительно, с угрозой произнесла:

— Будешь делать всё, что он прикажет. И не вздумай мне хныкать!

Сказала — и удалилась из комнаты степенным, размеренным шагом, деловито поглядывая по сторонам и ещё успев по ходу движения смахнуть с некоторых поверхностей пыль или крошки своим грязным полотенцем.

Ребёнок недоуменно покосился на пьяного дядю, который был занят тем, что сосредоточенно и с немалыми усилиями снимал с себя джинсы. Очевидно, Волчара воспринимал приближавшееся событие как нечто совершенно обыкновенное и рутинное, как простой физиологический акт наподобие принятия пищи или выхода до ветру, и потому он приступил к этому акту с логически следуемого начала — с простого раздевания, точно имел дело с женой или любовницей, а не девятилетним ребёнком. Факт передачи денег послужил ему залогом того, что проблема уже решена и услуга куплена, посему никаких трудностей с получением этой услуги не предвидится — точно так же, как не было трудностей и вчера с самою Лярвой. Нелёгкий труд по снятию штанов никак ему не давался, и он, обливаясь потом и икая, запутавшись ногой в штанине, принялся с ругательствами прыгать по комнате, пока не наскочил на стул и не завалился на пол со страшным грохотом, к сожалению, не разбудившим в соседней комнате Шалаша и воспринятым из кухни Лярвою просто как начало домогательств до её дочери.

А девочка, увидев это падение взрослого мужчины, по наивности решила, что дядя с нею играет и пытается рассмешить, и залилась тоненьким смехом, впрочем, смущаясь и краснея.

Он вставал долго, с трудом. Но в итоге встал, тяжело дыша и весь потный. Обильная слизь по-прежнему клейкими нитями свисала из-под его носа, стекала из угла рта. Осоловело поглядев по сторонам тем хмурым и деловитосерьёзным взглядом, который бывает только у мертвецки пьяных людей, близких к потере сознания, он сфокусировал наконец с большим трудом взгляд на девочке и медленно двинулся к ней, как был, в футболке и трусах, с голыми ногами. А она всё ещё хихикала и безбоязненно взирала на него снизу вверх.

— Улыбаешься. Это хорошо, — промычал он. — Иди-ка сюда!

Обхватив её руками, он повалил девочку на диван и грузно придавил сверху всею тяжестью своего тела. Почувствовав, что ей не хватает воздуха для дыхания, она забилась под ним, высвободила сначала голову, затем плечики — и вдруг выскользнула вся, упав с дивана на пол.

— Что?! — заревел он. — Ты бежать? Ах ты, сучка!

Протянув в сторону могучую волосатую руку, он без труда дотянулся до девочки, ухватил за волосы, отчего она немедленно и громко захныкала, и, проведя рукою широкую дугу, заставил разбежаться и ударил головою об угол стола. Не понимая, почему смешной дядя вдруг рассердился и за что её наказывает, она, держась за ушибленное место и имея возможность выскочить в сени и на улицу, не сделала этого, а пробежала мимо входной двери, достигла своего угла, опять укрылась там и задёрнула занавеску, надеясь то ли спрятаться таким способом, то ли что дядя о ней позабудет или уснёт. А он, охваченный пьяным упрямством, уже опять был на ногах и, сильно шатаясь, хватаясь руками за стол и стулья, выписывал мыслете по всей комнате. Затем сорвал с треском жалкую тряпицу, ухватил девочку за горло, наотмашь и с чудовищной силою влепил ей пощёчину и начал, издавая какие-то животные звуки, этой же рукою срывать с неё затрапезное серенькое платьице, подаренное не матерью, а одной из соседок во время очередной пьянки. Ничего не понимая, она закричала в голос — и он тотчас переместил свои пальцы с её горла на рот. Корчась от боли, обездвиженная и насильно безмолвная, она в отчаянии возвела к нему глаза, надеясь, быть может, хотя бы силой взгляда остановить его. И увидала безумный взгляд зверя, горевший неистовым пламенем тёмной и низкой страсти.

А дальше наступил кромешный ад. Боль, ужас, страшное унижение и безысходное отчаяние, полнейшая беспомощность и давящий, чудовищный кошмар на полчаса захватили в свои липкие объятия этого несчастного ребёнка. Никто в целом мире не мог ей помочь, и никто ничего не мог уже исправить. Непоправимое совершилось.