Лярва

А Лярва между тем достигла успеха в поисках союзника, и слова прокурора о её одиночестве перестали быть актуальны. Произошло это как раз в самый тот вечер, когда состоялся разговор между Колывановым, его тётушкой и Замалеей о необходимости сплочения и совместного отражения угрозы, исходившей от Лярвы.

Весь тот день напролёт лил дождь, и в город пришло наводнение. Водоотводные канавы вдоль дорог вспучились и не могли уже сдерживать свирепой стихии. Мощные потоки воды, перехлёстывая через край, гнали и гнали бешеным ходом волну за волной в лотках вдоль дорог, изливались бурунами на тротуары и улицы, вздыбливали могучие валы на перекрёстках и, наконец, начали отсчёт человеческих жертв в беспомощном городе. Одну девочку семи лет затянуло водоворотом под автобус, и она захлебнулась. Старик, переходивший дорогу по колено в воде, был сбит с ног ударом волны, упал в воду, приложился головой о бордюр и так же внезапно встретил смерть. Бездомных же, захлёбывавшихся в колодцах, подвалах, подземных переходах и иных убежищах, бурная стремнина выносила на поверхность десятками, бездыханных и ужасных в своём озверелом обличии.

Лёгкий укол дискомфорта ощутила и железная Лярва. Её колодец был безнадёжно и доверху затоплен, что побудило её искать для себя новое жилище. Долго бродила она по сырому, унылому, серому городу, стонущему под струями непрекращавшегося ливня, пока наконец не забралась в колодец, находившийся на возвышении и счастливо избежавший общей участи. Этот колодец оказался целой подземной камерой, объединявшей в себе разветвление многих трубопроводов. Разумеется, пристанище было уже прочно занято целою толпою таких же мокрых и продрогших оборванцев. Потеснившись, они принялись греться посредством водки и к вечеру были уже пьяны настолько, что на ногах могла держаться одна только Лярва, всех перепившая, а возможно, и перепоившая в обычном своём коварстве. Затем, сама же спровоцировав скандал и ругань, она достала свою выдергу и, нещадно нанося удары направо и налево, выгнала всех собутыльников из колодца наружу, под хлещущие струи погибельного ливня. Крича и бранясь самыми отборными ругательствами, они выскакивали из колодца один за другим и, хромая и держась за избитые части тела, расползались в разные стороны. Наконец Лярва осталась в колодце одна.

Заснуть сразу, однако, ей не удалось, поскольку место было новым и требовало к себе привыкания. Теперь, освобождённое от прежних постояльцев, оно могло быть тщательно осмотрено новою хозяйкой. Лёжа кверху животом на куче тряпья, она лениво поглядывала по сторонам в полумраке и всюду встречала одну и ту же картину: расходившиеся в разные стороны неподвижными щупальцами трубы, кучи гниющего и затхлого тряпья, полуразложившиеся трупы кошек и совсем уже отвратительные пищевые отбросы, ударявшие в нос ужасающим смрадом. Одна из таковых гнилых куч была особенно отвратительна: возвышаясь почти до половины высоты подземного убежища, она, как показалось Лярве, скрывала позади себя, в стене, еле видимый вход в какой-то подземный коллектор. Чёрный зев этого тоннеля едва виднелся над горой перемешанных и склизких тряпок, трупов животных, протухших продуктов питания и человеческих испражнений. Более мерзкого, ужасного и зловонного зрелища, чем это скопище отбросов, трудно было бы представить даже и видавшей виды Лярве, если б она сохраняла ещё в своём хмельном угасавшем сознании хотя бы возможность сравнительных рассуждений. До полноты тошнотворного омерзения не хватало, казалось, только одного — чтобы эта куча гниющих отходов ожила и обернулась вдруг чудовищем, способным перемещаться в пространстве и изрыгать во все стороны свои миазмы.

И вот, однако же, когда Лярва уже удовольствовалась сим приятным зрелищем и отвернулась в сторону, краем глаза она заметила, что куча и впрямь шевельнулась. Лярва вновь повернула к ней лицо и с удивлением увидела повторное вздымание и опускание ноздреватого месива. Казалось, гора отбросов медленно дышала и оживала. Вот она шевельнулась ещё раз, другой, третий, импульсивные толчки её становились всё более резкими и сильными, и наконец стало очевидно, что кто-то толкается внизу и разгребает отходы могучими движеньями тела. Послышались уже удары, чьё-то надсадное и шумное сопение, почти звериный рык; куча дёрнулась туда и сюда ещё несколько раз и вдруг поверху расступилась в стороны, словно разверзшийся ад. И из неё, тяжело и шумно дыша, начал выползать человек. Впрочем, трудно назвать его человеком. Скорее, это был гигантский зверь, древнегреческий вепрь, помещённый в человеческую кожу. Каждая рука его, выпрастываемая из-под склизкого и гадкого месива, в обхвате равнялась всему телу Лярвы. Ногти на руках были черны и более походили на когти, будучи длинными и загнутыми книзу. Одет он был в рваное тряпьё, полностью утратившее первоначальный вид, и самый опытный портной не смог бы определить, каким именно типом одежды были эти лохмотья ранее. Лицо во тьме было невидимо, и лишь белки глаз, вращаясь по сторонам, посверкивали резкими сполохами. Сухие и полужидкие, смрадные и взгнившие отбросы ниспадали с головы и плеч его, пока он выбирался наружу и затем спускался с кручи вниз, прямо к ногам Лярвы. Она заворожённо наблюдала это зрелище — и вот наконец оказалась подле него, рядом с этим монстром, с восхищением глядя на его могучую фигуру, будучи сама в два раза ниже его ростом и в пять раз легче весом, карлик рядом с великаном — тем самым великаном, которого она разыскивала так долго.

Чудовище окинуло Лярву горящими во тьме глазами, шумно вздохнуло и… Нет, это не оно, это сама преисподняя изрыгнула низким, грудным рокотом:

— Гинус. Моё имя Гинус…

* * *

Они сошлись быстро. Словно сам дьявол предназначил друг другу эти два исчадия ада.

Впервые в жизни рядом с Лярвой оказался человек, которого она не смогла бы ни одолеть, ни запугать, даже если бы захотела. Поэтому, занявши внешне подчинённое положение во взаимоотношениях, она, как и любая женщина, принялась отыскивать в Гинусе точки для утверждения своей психологической власти.

Оба они были низвержены на самый низ социальной лестницы и, пребывая фактически в первозданно-животном состоянии, не церемонились в вопросах интимной жизни. Она началась меж ними практически незамедлительно и в ту же ночь, на той же куче гниющих отбросов, и раз навсегда сделала Лярву удовлетворённою в этом аспекте. Она познала сладострастие паучихи при соитии с обречённым пауком, телесный голод самки богомола, раскрывающей челюсти над головою самца, — однако с прямо противоположною опасностью, ибо в моменты кульминационных восторгов лишиться жизни в объятиях рисковала женщина, а не мужчина. Впрочем, сочетание восхождения на пик экстаза и возможного низвержения в пропасть небытия доставляли особое, извращённое удовольствие этой женщине, и без того имевшей уже изуверское сознание.

Оценив Гинуса как мужчину и вместе с тем помня о намеченной цели возобновления всего прежнего уклада жизни, Лярва скоро осознала, что Гинус для достижения её цели потребен ей более, чем она ему. Кроме того, имея рядом столь грозного защитника, она могла совершенно забыть о необходимости обороны и борьбы за жизнь против различных бездомных и нищих, населявших те же подземелья, в которых жила сама. Соответственно, ей нужно было ускоренно найти способ стать для Гинуса если не необходимым, то хотя бы удобным сожителем. Решить эту задачу помогли два обстоятельства: с одной стороны, более развитая у любой женщины практичность по сравнению с мужчинами, а с другой — ненасытная прожорливость Гинуса, пребывавшего постоянно в состоянии голода и поисков его утоления.

Прожив с ним несколько дней в том же колодце и смекнув, что питание помойными отбросами для такого богатыря недостаточно, Лярва задумалась о переселении в более хлебное место. И один из собутыльников во время очередной попойки подсказал ей идею: она предложила Гинусу поселиться на городском кладбище.

Действительно, обосновавшись там, они зажили сытнее прежнего, чему было три причины. Во-первых, самые могильные надгробия служили своеобразным столом с яствами, ибо на них родственники умерших имеют обыкновение оставлять пищу после собственных поминовений: бутерброды, печенье, конфеты, рюмки с водкой и прочее. Во-вторых, приезжающий на кладбища народ обычно размягчён и сердоболен, милостыню нищим нередко подаёт и без их просьб, по собственной инициативе, почитая это делом богоугодным и праведным, чуть ли не смягчающим небесный приговор умершему родственнику.

Разумеется, таковая богобоязненная наивность людей приводит только к одному следствию: бесстыдному, алчному, безоглядному на всякие «поминовенья» обжорству и питию водки бездомными, вступающими друг с другом в настоящие смертоубийственные побоища за эту добычу. Впрочем, с таким спутником, как Гинус, Лярва не знала особых хлопот по завоеванию новой территории: побоища очень быстро прекратились, ибо биться скоро стало не с кем. Те из конкурентов, кто поумнее, быстренько унесли ноги, чем сохранили себе жизнь и здоровье. Более глупые, пытавшиеся отстаивать свои права и решить дело силою, получили от кулаков Гинуса тяжелейшие увечья и также покинули кладбище. А глупейший из всех, проявлявший упорство и чрезмерную самонадеянность, поплатился не здоровьем, а жизнью: Гинус в драке просто забил его насмерть. И вот здесь мы подходим к наиболее мрачной части нашей истории — ибо принятием смерти земной путь бездомного не закончился.

В тот вечер Лярва в одиночестве обустраивала новое «гнёздышко», если так можно назвать вырытую и неиспользованную по какой-то причине могилу, которую прежний хозяин, изгнанный Гинусом, расширил, углубил и превратил в землянку. Одна из стен этой землянки непосредственно граничила с соседнею могилой, причём не просто граничила: из этой стены даже выдавался внутрь подземелья угол полусгнившего гроба, что, однако, совершенно не смутило Лярву. В разгар деловитых забот новой хозяйки в отвоёванном жилище косые лучи заходящего солнца, проникающие внутрь подземелья, вдруг были заслонены могучею фигурою Гинуса. Подтащив ко входу в землянку за шиворот только что убитого нищего, он зашвырнул его труп внутрь, прямо под ноги Лярве, после чего удалился, коротко бросив своим низким и густым голосом: «Приготовь».

Она недолго размышляла над смыслом услышанного: он мог быть только один, этот смысл.

В ту тёмную ночь отблески костра с приготовляемою на нём пищей были видны издалека; сполохи достигали проходящей мимо кладбища дороги, по которой сновали в обе стороны автомобили. Водители, проносясь мимо, видели эти блики и, возможно, догадывались, что ночью на кладбище жечь костры могут только бездомные. Возможно, у кого-нибудь из них мелькала мысль и о том, что костёр горит не просто так, а на нём готовится некое яство. Не исключено даже, что кто-то из водителей мог предположить, что этим яством является поджариваемое на огне мясо. Но никто из них даже в страшном сне не мог себе представить, что мясо может быть человеческим. Об этом знали только двое.

Так Лярва опустилась на последний возможный уровень падения и вслед за опытным уже Гинусом стала каннибалом. В этом и заключается третья причина их сытой жизни на кладбище. Ибо подобно тому как лев, вкусив человеческого мяса и став людоедом, уже не может остановиться и всем другим видам мяса предпочитает именно упомянутое, так и Лярва с Гинусом, воцарившись на кладбище, принялись громоздить ужас на ужасе и питать всё новыми жертвами мрачную славу, поползшую о них между бездомными и нищими города.

Вслед за первым случаем каннибализма вскоре последовал второй, ещё более чудовищный.

Глава 24