Лярва

— Ну что ж, друзья мои, могу сказать откровенно, что ситуация серьёзнее, чем я думал. Она явно хочет реванша и явно что-то задумала против нас. Я знаю такой тип людей, стакивался уже с ним. Вернее, здесь возможны два типа личности, и каждый из них ведёт себя по-своему. Первый тип — истеричный. Если она — истеричка, втемяшившая себе в голову мысль о том, что разобижена, и от этой мысли впавшая в род безумия, то тогда нам нет причин для сильного беспокойства. Осатаневши, такие люди способны на самые дикие выходки, но всегда из принципа, из припадка, в горячечном бреду и напоказ перед всеми. Причём вот это самое «напоказ» для них — первейшее правило. И ещё им очень хочется, желается и мечтается, чтобы всё и вся вокруг них рушилось и горело синим пламенем в унисон с их собственным разобиженным мирком, который у них в голове горит и рушится. Однако и выдыхаются они быстро. А когда первичный запал прогорает, да если ещё не обнаруживается поблизости какой-нибудь театральной сцены для их священной мести (например, утёса, обрыва, балкона или людной площади), то они быстренько и мигом стушёвываются и как бы откланиваются со сцены, спускаются, как воздушный шарик. Однако в начальной стадии безумия они могут быть опасны, конечно. И демонстративность, с которой эта женщина неоднократно показывалась вам на глаза, — он кивнул в сторону Замалеи, — вроде бы подтверждает её отнесение к этому, истерическому типу, — Колыванов побарабанил пальцами по столу, пожевал губами и продолжил: — Однако я, сказать честно, сомневаюсь, чтобы она была истеричкой. Вся картина её предыдущего поведения показывает тип личности скорее рептильный, холоднокровный и маниакально бездушный. Ну, вот вы, господин Замалея, скажите мне, была ли она похожа на истеричную женщину, когда всаживала вам в ногу топор у себя дома? Уж простите за неприятные воспоминания, конечно, — но всё-таки?

Баба Дуня ахнула, впервые услышав об этом случае. Замалея сглотнул и, подумав, отрицательно покачал головой.

— Она была спокойна как удав, — просипел он севшим голосом. — И была такою практически всё время нашей встречи и общения в тот день. Ещё за минуту до её агрессии я не мог бы сказать, что нахожусь в опасности. Уж скорее она бессловесный кирпич, который норовит упасть на голову, а ещё скорее — змея, прикрывшая глаза перед атакой, но уж никак не припадочная. И никаким безумием здесь не пахнет, уверяю вас!

— Вот и я о том же, — согласно кивнул головой Колыванов. — Ну, вот давайте подумаем и порассуждаем. Она прожила с мужем около десяти лет, постоянно предаваясь самому скотскому и беспробудному пьянству, какое только можно себе представить, но не совершая ещё жестокостей, насколько мне известно, по крайней мере. Однако алкоголь, несомненно, все эти годы производил свою разрушительную работу, иссушал её разум, убивал нервные клетки, упрощал и приземлял потребности и, главное, постепенно подтачивал естественный барьер осторожности, узду самосохранения. Эта узда долгое время удерживала её от преступлений — если не ради других, то хотя бы ради безопасности себя самой. Однако наступила минута, в которую узда наконец оборвалась, а поскольку от природы этой женщине всегда были свойственны равнодушие и холоднокровность, то с обрывом узды исчезло последнее препятствие, мешавшее ей терзать, истязать и убивать людей, которые оказывались помехой к исполнению её воли. Все её злодеяния нам известны, и они высвечивают образ совершенно другого человека, нежели истеричный тип вершителя священной мести. И образ этот можно описать так: озлокачествление души. Подобно тому как доброкачественная опухоль перерождается в злокачественную в тот момент, когда по какой-то причине исчезает её оболочка, удерживавшая её ранее от неконтролируемого роста и распространения во все стороны, так же и потеря той самой узды — а проще говоря, совести и страха — приводит к перерождению души в свою противоположность. Вот только что был комочек души — а вот его уже нет: он просто расскочился в стороны, распылился, рассыпался. И на смену ему пришли холодный космос и хаос, в силу энтропии и диссипации энергии. Такой человек абсолютно равнодушен к чужим страданиям и с равным бездушием способен мучить как одного, так и миллионы людей. Он совершенно хладнокровен и спокоен, я бы сказал — рептильно спокоен, и даже не подозревает о том, что причиняет боль и что вообще возможно чувствовать боль. Не удивлюсь, кстати, если окажется, что она обладает малой чувствительностью к физической боли. А уж нравственные-то терзания ей вовсе незнакомы, как нам всем незнакомы характеристики другой планеты: сила гравитации, температура воздуха, атмосферный состав и прочее. Не думаю, чтобы она получала удовольствие от издевательств над своей дочерью. Нет, она не садист, а всего лишь мертворождённая сама по себе, а с момента убийства мужа — ещё и озлокачествлённая в своём мертворождении. Образно говоря, с той самой минуты труп её души начал испускать тлетворный дух и тем именно, то есть собственным зловонием, приносить вред окружающим, беспокоить их обоняние, мешать им жить в конечном счёте. Злокачественное перерождение личности зашло в её случае так далеко, что она уже практически перестала быть личностью; личность в ней умерла. Поэтому можете не беспокоиться насчёт мести этой женщины, господин Замалея. Она просто не способна на месть и не знает, что это такое. Если она и подбирается сейчас ко всем нам, то совсем с другою целью.

— С какою же? — нервно вскричал Замалея. — С какой целью? Чего ей надо?

— Думаю, что она не прочь вернуть себе Антонину. Но не из материнских соображений, конечно, так как значение слова «мать» ей неведомо так же, как и значение слова «месть». Скорее уж, она решила вернуть себе дочь просто из желания восстановить прежний образ жизни, свой прежний маленький и омерзительный мирок беспробудного пьянства и разврата, в котором и у ребёнка была своя роль. Она ведь просто продавала девочку приходящим мужчинам, была фактически сутенёром собственной дочери. И восстановленная мозаика прежней жизни будет неполной без этого фрагмента.

— Но мы-то тут при чём?

— А мы ей просто помеха, — пожал плечами Колыванов, — препятствие на пути. Как бревно на пути ползущей черепахи. Согласитесь, что для черепахи гораздо проще и желательнее ползти по дороге, на которой нет бревна, чем прилагать усилия и переползать бревно, да ещё и, чего доброго, свернуть себе шею, переползаючи, — он усмехнулся, позабавленный собственным сравнением, и дальнейшие слова так и произнёс с этою улыбкой на устах: — Она знает и помнит, что я хочу её изолировать; я сам сказал ей об этом, потому что не привык ни от кого прятаться. Она знает и видит, что ты, тётя, теперь почти безотлучно находишься возле её дочери. Она знает и помнит, наконец, что вы, господин Замалея, тоже не чужды желания воткнуть ей занозу в задницу. И все мы, образно выражаясь, уже вбили каждый по спице в колесо её колесницы, да и далее продолжаем быть костью в её горле. Следовательно, со всеми нами надо что-то делать!

Не выдержав, он закинул голову и расхохотался. Замалея, весь подавшись вперёд, взирал на хохочущего прокурора горящими взглядом, и дрожавшие его губы говорили ясно, что ему совсем не до смеха. И даже не до вбивания спицы в чьё-то колесо, быть может. Баба Дуня смотрела на свой чайный прибор и сокрушённо покачивала головою. Она перебирала в памяти всё, что племянник рассказывал ей о Лярве, и теперь жалела, что ранее отмахивалась от этих сведений и всё внимание направляла только в сторону ребёнка. Сейчас, сидя за этим столом, она впервые осознала всю опасность Лярвы и всю степень её злодеяний.

— Господи, какие ужасы пришлось перенести бедной Тонечке! — Она вздохнула, причмокнула губами и задумчиво, тихонько отпила из чашки.

В этот момент у Замалеи не выдержали нервы — и он сорвался.

— Да хватит уже причитать об ужасах и о бедной Тонечке! — возбуждённо воскликнул он и вскочил с места с красным лицом и с добела сжатыми кулаками. — Это всё в прошлом, в конце концов! Тут о будущем надо думать, а не о прошлом! Извините меня, конечно, но… но хотелось бы знать, что нам теперь делать?! — Он особенно выделил слово «теперь». — Как теперь защищать самих себя от этой маньячки? Да и не только себя — у меня семья, в конце концов! Что теперь делать? Вот что делать? Вот вы имеете представление, господин прокурор, что нам делать и как нам защищаться?

Он долго ещё выкрикивал, как попугай, своё «что делать» и бегал вокруг стола кругами. Наконец утомился и всей тушей плюхнулся на прежнее место, тяжело переводя дух и обливаясь потом. Лицо его было красным, мокрым и мелко подёргивалось; он старался не смотреть на собеседников и сожалел уже о своём воспламенении.

Наступило всеобщее молчание, во время которого Колыванов ещё досмеивался, слышалось громкое сопение Замалеи, а задумчивая баба Дуня всё продолжала сердобольно покачивать головою.

И тут все они отчётливо услышали шорох, негромкий, но несомненный шорох и чьё-то настойчивое царапанье в дальнем углу той самой гостиной, где происходило совещание. Шорох продолжался целую полную минуту, в продолжение которой Замалея и баба Дуня сначала переглянулись, а затем посмотрели на хозяина. Колыванов стоял, глядя в пол, размышляя о чём-то и, казалось, либо не слышал, либо не придавал значения тому, что слышит. Наконец он опять взял слово, и по преувеличенной громкости его голоса стало ясно, что он не только слышал, но и пожелал заглушить странные звуки собственным голосом:

— Итак, подведём итоги. Эта женщина (язык с трудом поворачивается называть её так) явственно дала нам понять, что замышляет против нас какие-то действия. Надо отдать должное её смелости и открытости: она позаботилась о том, чтобы объявить нам войну формально, стоя лицом к лицу, пожелала внятно довести факт начала войны до нашего сознания, тогда как любой другой на её месте, скорее всего, нанёс бы удар в спину, скрытно и внезапно. Впрочем, с другой стороны, подобная неосторожность свидетельствует о том самом вырождении рассудка под влиянием алкоголя, о котором я уже говорил. Пока она только запугивает нас троих различными способами и, так сказать, к нам присматривается и принюхивается. Ручаюсь вам, что она не тот человек, который удовольствуется только действием на нервы: на это был бы способен наш первый психотип, но не второй. Её характер, темперамент, самая натура не таковы, чтобы ограничиться подобной мелочью, и скоро, думаю, мы увидим от неё более серьёзную агрессию.

Замалею буквально затрясло от этих слов. Самые худшие его опасения сбывались на глазах, и тот факт, что уважаемый им прокурор оказался вполне согласен с этими опасениями, поразило его настолько неприятно, что он потерял дар речи. Обративши к бабе Дуне широко открытые глаза, Замалея беззвучно открывал и закрывал рот и словно просил женщину озвучить за него некую возмущённую тираду.

Однако баба Дуня промолчала. Правда, она всё же оторвалась от своих рассеянных размышлений, подняла взгляд на племянника и показала, наконец, внимание и сосредоточенность.

— Однако паниковать и бояться её не следует, — продолжал Колыванов, прохаживаясь мимо стола из стороны в сторону. Он был из тех людей, которые лишь в процессе движения достигают красноречия; аналогично вёл он себя и в зале суда. — Моё предложение заключается в следующем. Мы втроём должны постоянно, круглосуточно находиться на связи и извещать друг друга о каждом появлении этой женщины в поле нашего зрения, о каждом её поступке, направленном против нас. Она способна на любые крайности и достаточно опасна, поэтому к исходящей от неё угрозе будем относиться со всей серьёзностью. Я предупрежу кое-кого в полиции, чтобы по первому моему зову они были готовы немедленно выехать. Мне-то это не понадобится, уж я как-нибудь и сам обеспечу собственную безопасность. А вот тебе, тётя, защита просто необходима. Да и вы, господин Замалея, помнится, уже проиграли один раз схватку с этим монстром в женском обличии. Если кто-нибудь из вас по какой-либо причине почувствует себя в опасности, то без всякого промедления, без стыда и сомнений звоните мне тотчас: я выеду к вам на помощь немедленно и, смотря по обстановке, смогу быстро мобилизовать и правоохранительные органы, если потребуется. Эта женщина уже объявлена в розыск, и конечная моя цель — произвести её задержание, арест и комплекс следственных мероприятий, предваряющих судебный процесс. Наша сила — в единстве. Вместе мы наверняка справимся с угрозой, которую почувствовали, и нейтрализуем её. Вернее, я смог бы справиться и один, но с вашей помощью, надеюсь, мне удастся изловить эту ведьму гораздо быстрее. Всё ли вам понятно или есть вопросы?

Слушатели некоторое время молчали, после чего Замалея всё же уточнил голосом, звенящим надеждой: