Слово

– Он бы и без меня вернулся…

– Не-ет, – запротестовала Марья. – Это от тебя… Токо к добру ли вернулся?.;

– Все будет хорошо, – Анна встала, намереваясь пойти за рюкзаком. – К добру, Марья Егоровна. Только вы Леонтия не пускайте к себе. Обманывает он вас, не старовер он, пришлый человек, чужой.

– Чувствую я, доченька, чувствую. Но ласковый он, и говорит-то как!.. Не знаю, что и думать. Ты вот говоришь – я слушаю, он говорит – слушаю. Все так говорят хорошо… Да что мне Леонтий теперь! Тимофей вернулся!

– Теперь у вас все будет, Марья Егоровна, есть с кем говорить.

– Дай бы Бог, – вздохнула она. – Дай бы Бог-Марья проводила ее за ворота. Поклонились они друг другу в пояс. Марья перекрестила ее, махнула рукой:

– Ступай с Богом. И не оглядывайся, а то тосковать будешь.

Анна пошла, не оглядываясь. Звонкий дребезг отбиваемой косы нагонял ее, опережал и уносился вдаль. И возвращался эхом, очищенным от дребезга, легким и певучим.

Так бы, может быть, и ушла, чтобы не тосковать потом, но вдруг оборвался стук, и она оглянулась: Марья стояла у ворот, а за ее спиной возвышался Тимофей и глядел ей вслед из-под руки.

Едва Лука Давыдыч отринул Бога и сжег на костре иконы, наказанием господним взыграла покоренная плоть.

Наевшись ухи, сырой рыбы и саранок – его желудок выносил и не такое – он метался на лежанке в душной келье и стонал, сучил коленями в толстую немую стену. Несколько раз, по старой привычке, он призывал господа, однако тут же матерился, поминая его имя, вскакивал и начинал скакать вокруг избушки. Не помогало. Вернее, отвлекало на время, но стоило лечь и закрыть глаза, как вырастала перед глазами Марья Белоглазова. Молодая еще девка на выданье и в таком виде, что, будь он верующим, за год грехов не замолить. Было Луке лет шестнадцать, когда он бегал к белоглазовской бане подсматривать в окошко. Все не везло: то на мужиков натыкался, то на старух, а однажды заглянул и обмер в испуге и немом восхищении – Марья!.. Так бы и остался тайной грех юности, но на исповеди он признался деду Хрисогону и был выдран узловатой веревкой. И вот теперь ему грезилась та молодая Марья и не давала уснуть. Отчаявшись, он побежал к озеру, скинул одежду и выкупался в холодной воде. Отлегло на сердце, утихла плоть. Лука вернулся в избушку с намерением поспать в утренние часы, однако в это время появился странник Леонтий.

– Выздоровел, праведник? – участливо поинтересовался Леонтий. – Одыбался, раб Божий?

– Одыбался, – настороженно сказал Лука. Леонтий присел на бревно, устало вытянул ноги.

– Слушай внимательно, Христов любимчик: собирайся, пойдешь в Макариху. Найдешь там странников – анчихристов, что у Марьи остановились, и последишь за ними, куда они поедут. До самого Колпина за ними езжай, понял? Как в самолет сядут – возвращайся назад. Вот тебе сто рублей, возьми. Пригодятся в дороге.

Лука взял деньги, повертел, засунул в карман.

– Чего это у тебя нужда такая? – сощурился он. – Раз тебе надо, ты и езжай. А я не шестерка, чтобы их легавить. Леонтий вскинул брови, выкатил черные глаза:

– Лука Давыдыч? Что с тобой?

– Во! – Лука сложил фигу и сунул Леонтию под нос. А денежки мне сгодятся, на лечение. У меня от гадова укуса не токо рука болит, душу ломит. И все из-за тебя!

– Ах ты… чудотворец! – взъярился Леонтий и медленно пошел на Луку. – Ах ты… утопленник! Ты кому фигу кажешь, парашник вонючий? Ты на кого хвост поднял?

– Уйди!! – заблажил Лука, хватая котел с недоеденной ухой. – Уйди! Я по здоровью на фронт не братый! А после гадова укуса – убью, и ничего мне не будет!