— Тоже. Вспомни уроки химии. Сера. Камни ж о камни колотятся. Химию высекают. А гроза все ж какая-то ненормальная. Почему?
— Переждем — разберемся.
Угасли молнии неба. Включилась адская иллюминация камнепадов. Они не спадал”, они текли сплошным огневым потоком, и он просвечивал сквозь полотнища палатки, и они видели огненный пунктир прямо перед собой.
Грохот… Огонь… Толчки…
Весь мир стронулся. С ума сошел. Только бы самим не спятить. Продержаться!
Вот вроде и подзатихло.
И то хлеб!
— Ты как знаешь, Вербовой, я лично обратно в спальник отключаюсь. Силы понадобятся.
— Давай.
— И тебе рекомендуется.
— Обожду. Что-то не по себе.
— Дело хозяйское.
Он не знал, сколько проспал. Знал, что Вербовой стянул с него мешок. Вовремя стянул. Из-под тебя уходила палатка и вместе с каменной полочкой улетала в тартарары. Да никуда не улетели. Никуда не проваливались. Они были. И палатка. И все остальное. И еще это подлое ощущение — падаем!
— За ребят Безлюдного, между прочим, опасаюсь. (Его команда должна была восходить отдельно, чтобы на вершине соединиться с четверкой Короткова. —
— Пойди разберись сейчас, что и на кого стекает.
— Остается дожидаться утра.
Больше заснуть не смогли.
Холод, сказал понимавший в этом и во многом Руал Амундсен, то, к чему никогда не сможет привыкнуть человек. Ощущение холода и вернуло сознание Романову и, как бы собирая рассыпавшиеся бусинки, поднимал и нанизывал минуты и события.
…Значит, так. Палатка. Друзья. Примус. Ощущение крыши над головой. Уже неплохо! А всего-то навсего утлое убежище прилепилось к отвесу, и меньше чем на шаг от них — сотни метров пустоты. Так было, когда они подвязали последнюю растяжку и расположились на заслуженный отдых, как говорят, правда, провожая на пенсию.
И тут все разом…