Островитяния. Том второй

22
18
20
22
24
26
28
30

Я обнял девушку за плечи, и она еще теснее прижалась ко мне.

— Конечно, это могут быть Эк и Атт, они могли поехать встречать нас, но мне страшно, Джон.

— Они, наверное, видят нас.

Я понимал, что если это набег, то спастись нам не удастся, что я не вооружен, что за себя я бы вообще не беспокоился, будь Наттана в безопасности, и что, наконец, все эти страхи скорей всего ребяческие и пустые.

Мы стояли не шевелясь; прошло несколько томительно долгих мгновений…

— Пойдемте, — сказала Наттана. — Если это Эк и Атт, они удивятся, отчего мы стоим обнявшись.

Мы двинулись навстречу незнакомцам. Теперь было ясно видно, что это верховые… Наттана держалась мужественно.

— Я вижу Фэка! — громко крикнула она. — Да, это он — он другой масти. Его ведут в поводу. — Она неожиданно звонко рассмеялась: — Ну и глупые же мы, Джонланг!

Но я думал сейчас о предложении Дона, о том, что мне придется очутиться под его руководством и что в свое время я обязательно расскажу об этом Наттане. Ее страхи придавали рассуждениям Дона еще больший вес.

Всадниками оказались Эк и Атт. Эттера видела, как мы с Наттаной направились к другому берегу. Испугавшись, что сестра, катаясь на коньках, может расшибиться, она попросила братьев по дороге от Самеров захватить лошадей и подвезти нас.

Как приятно было видеть их теперь, когда все страхи остались позади, хотя в первые минуты они, такие знакомые, выглядели чужими, почти как враги. Наттана радостно уселась в седло Фэка.

Все вчетвером мы подъехали к конюшням и, как обычно, через кухню вошли в дом; Наттана на ходу рассказывала Эку, что за прелесть коньки.

Эттера ждала нас.

— Все в порядке, Наттана? — первым делом спросила она.

— Абсолютно… всего пару раз упала.

Эттера издала звук, в котором слились сестринская ласка, неодобрение и злорадство при мысли о том, что Наттана все же ушиблась — и поделом.

26

УЩЕЛЬЕ ВАБА

Поскольку мы с Наттаной все-таки оставались друзьями, долг дружбы повелевал нам блюсти осторожность, следить за каждым своим словом и не слишком засматриваться друг на друга.

Дни шли за днями. Жизнь Верхней усадьбы отличалась от той, что я вел у Файнов. Там все было благоустроено, жили не спеша, ценили удобства и досуг. Умственные и физические усилия многих поколений направлялись на создание такого уклада жизни, при котором для каждого нашлось бы дело, но никто не ощущал бы принуждения и имел вдоволь свободного времени. Объем посадок, количество леса, подлежащего рубке, часы труда, необходимого на то или иное, были точно рассчитаны. Не существовало внешнего рынка с его постоянно меняющимися запросами, который нарушал бы установившееся в хозяйстве равновесие. Устойчивость жизни, при которой ни одно обусловленное обстоятельствами усилие не пропадало даром, давала человеку свободу самому добывать свое счастье. Во всем, что касалось крова и пропитания, обитатели усадьбы не ведали тревог. Творческие порывы, жажда любви, стремление видеть мир не сталкивались с препятствиями, столь многочисленными в более сложно устроенном обществе. Они открывали для себя новизну, по которой так томится всякая душа человеческая, в изучении жизни окружающей их природы, в своих дружеских и любовных отношениях, в увековечивании института семьи, в том, наконец, что умели сделать любой труд, будь то починка изгороди или резьба по камню, здоровым и прекрасным.