Приключения Джона Девиса. Капитан Поль

– Сын мой получит все, что ни пожелает, но он ехал ко мне так далеко, рекомендован мне таким знатным господином и привез мне такие прекрасные подарки, что нельзя же ему уехать, не погостив у меня хоть немножко, сын мой поедет со мной в Кардики.

– Я уже говорил тебе, паша, – сказал я, – что мне крайне нужно как можно скорее быть в Архипелаге, и ты можешь поступить со мной великодушнее, чем царь, который отдал бы мне все свои сокровища. Не держи меня, дай мне конвой и пропуск.

– Нет, – сказал Али, – сын мой поедет со мной в Кардики, а потом, через неделю, может ехать куда ему угодно, я дам ему казначейский пропуск и капитанский конвой, но пусть сын мой посмотрит, как Али через шестьдесят шесть лет исполняет обещание, которое дал матери на смертном одре ее. Эх! Попались они мне, гнусные твари! – вскричал он вдруг, схватившись за свой топор с силой и живостью молодого человека. – Теперь они в моих руках, и я истреблю, истерзаю их всех до последнего!

– Но, – отвечал я, – ты, говорят, недавно уверял французского консула, что раскаиваешься в прежних своих жестокостях и вперед намерен быть милостивым.

– Тогда гром гремел, – отвечал Али.

Глава XXXIII

Желание паши было приказанием, и поскольку ему пора уже было ехать, то мы сошли на первый двор. Как только мы появились, один цыган бросился с крыши, закричав:

– На мою голову несчастие моего господина!

Я вскрикнул и с ужасом оглянулся, думая, что этот несчастный упал не нарочно, но Али вывел меня из заблуждения: это был невольник, который решился пожертвовать собой за своего господина!

Али послал пажей спросить, до смерти ли убился цыган. Он только переломил себе обе ноги, но был еще жив. Али назначил ему до смерти по два апара в день и продолжал путь, ни разу уже не вспомнив об изувеченном.

На втором дворе стояла коляска паши, Али не сел, а лег в нее. У ног его сидел маленький негр и поддерживал чубук наргиле. Мне подвели прекрасного коня в богатой сбруе из золота и бархата. Паша передал его мне взамен моих подарков.

Татары верхами составляли авангард, албанцы шли по обеим сторонам коляски, дели и турки замыкали шествие, и мы проехали таким образом через всю Янину. На половине пути от дворца до ворот была глубокая колея, один грек, который шел подле коляски, бросился в это углубление и завалил его своим телом, чтобы пашу не тряхнуло. Я думал, что он поскользнулся, и бросился было к нему на помощь, но два албанца удержали меня, и колесо прокатилось по его груди. Я был уверен, что его раздавило, но он вскочил, крича:

– Слава и долголетие нашему повелителю, великому Али!

И великий Али велел выдавать ему, как и его товарищу цыгану, по оке[13] хлеба в день.

У ворот красовалась новая выставка голов. Одна из них была, как видно, недавно отрублена, и кровь медленно капала на плечо женщины, которая сидела у подножия столба. Эта несчастная была почти нагая и прикрывалась только своими длинными волосами, она сидела, положив лицо на колени, а руки на голову. У ног ее лежали два ребенка, по-видимому близнецы. Несмотря на шум нашего поезда, она даже не взглянула на нас, так глубока была ее горесть, так чужд был ей весь мир. Али посмотрел на нее с совершенным равнодушием, как будто на суку с щенятами.

Мы поехали сначала в Либаово: там жила Хаиница, с нетерпением ожидая дня мести. Мы остановились во дворе. От траура уже не осталось и следа, комнаты, которые были в день смерти ее сына обтянуты черным, снова блистали великолепием, и Хаиница жила пышно, как в те дни, когда еще была счастливой матерью.

По случаю нашего прибытия был дан богатый пир, за обедом Хаиница с братом поделились: Али взял на свою долю мужчин, Хаинице достались женщины, потом мы отправились в Хендрию.

Хендрия расположена на вершине скалы, как орлиное гнездо, она выстроена на правом берегу Келидна и господствует над всей Дринополийской долиной. С высоких зубчатых стен ее виднелся весь Кардики, и его беленькие домики посреди темно-зеленых маслин казались стаей лебедей, которая, утомившись воздушным путешествием, спустилась на скалу.

Али остановился там, ожидая добычи, как хищная птица на маковке дерева, туда призвал он на свой кровавый суд злополучное племя, которое уже две тысячи пятьсот лет жило посреди скал Акрокеруанских. В самый день нашего прибытия герольды прошли через долину Дринополийскую и взобрались в Кардики, им поручено было объявить от имени паши всепрощение и приказать всем жителям мужского пола, с десяти до восьмидесяти лет, явиться в Хендрию, где его светлость правитель Албании сам заверит их в безопасности лиц и имущества кардикиотов.

Между тем, несмотря на клятву Али, в которой он свидетельствовал всем, что есть святого, сердца несчастных жителей Кардики исполнились трепетным беспокойством. По щедрости обещаний они догадывались, что Али не собирается сдерживать свое слово. Сам Али-Тибелин сомневался, что они ему поверили. Он велел раскинуть на самой высокой башне намет, снести туда подушек и, сидя там, как орел на вершине скалы, устремил взоры на город, ждал с нетерпением и мял в руках свои жемчужные четки. Наконец он вскрикнул от радости, завидев голову колонны, которая выступала из ворот. Хотя он звал одних мужчин, однако же с ними были и женщины, им не хотелось расставаться с родными, потому что все, и мужчины, и женщины, предчувствовали какое-нибудь ужасное бедствие. Шагах в тысяче от города эти люди, которые две тысячи пятьсот лет никем не были побеждены, положили наземь свое оружие и вместе с тем отпустили своих жен и детей, как будто чувствуя, что уже не в состоянии защищать их. Хотя Али был далеко от них, однако же видел, точнее угадывал, их отчаяние, он не боялся уже, что они ускользнут из его рук, и с этой минуты лицо его приняло выражение спокойствия и ясности, которое придавало ему красоту, необыкновенную даже на Востоке. Солдаты погнали женщин и детей, как стадо овец, назад в осиротевший город и заперли за собой ворота, как двери тюрьмы.