Лавина

Зима минула, считанные недели только и виделись. Он осторожничал, старался уходить от рискованных тем. Характер не переделаешь, опять же профессия, профессиональные особенности. «Балет — это образ жизни», — втолковывал ему Воронов. Конкуренция жесточайшая, с очаровательной улыбкой иголку в сердце всаживают. Уже не говоря, что, если не целиком, полностью не отдаваться своему искусству, быстрехонько окажется лишней. Она и старается. К тому же способности, честолюбие. И Воронов рассказал, сколько было слез, чуть ли не умирать собралась, когда не прошла в Большой. Поначалу все как нельзя лучше — и конкурс и отношение. Но вакансий мало, кто-то, что-то — и приняли другую. Каково юной душе смириться! Тут Воронов как раз кому-то пособил при поступлении в институт. А из неудачи кузины тайны не делал. И презент: «Зачислили. Условно». Следует отдать справедливость, дальше все сама. Талантом, настойчивостью бог не обидел.

Новый виток: в толпешнике не танцует, сделали солисткой. Куда больше приходится заниматься. Раньше нет-нет и пропустит утренний класс; последнее время, даже если не выспалась, зевает, в половине десятого сумку через плечо и из дому. Еще поездки за границу, будь они неладны…

…Счистили просоленный зимний лед на московских улицах, подошло время всерьез к альпинистскому сезону готовиться, к задуманному восхождению. Воронов «со товарищи» частенько собирались у них, фильмы прокручивали любительские, обсуждали разные разности. Ей развлечение. Терпеть не может оставаться одна. Тут Жора Бардошин зачастил…

Оглянешься, вся наша жизнь в расставаньях, обидах и нечастой пронзительной радости, раздумывал Сергей, словно новая, еще более долгая разлука угрожала ему. Слишком многое происходит, когда далеко друг от друга. Да, верно, исчезают, как не было их, мелкие нелады, пустяшные ссоры, прощается и то, чего не сумели одолеть в свое время; но не уходят, не забываются, занозами саднят холодность, стремление продемонстрировать характер в те считанные минуты перед посадкой ли в самолет, на вокзале перед отходом поезда, когда, фальшиво и растерянно бодрясь, ждешь взмаха руки, улыбки, и нет их, ни улыбки, ни взгляда.

Прощайтесь на пороге вашего дома и не оглядывайтесь, не смотрите вслед, не подгоняйте потом время, не стройте иллюзорных планов и не ждите, не надейтесь ни в коем случае, что после изнурительной разлуки судьба ниспошлет вознаграждение.

Любите весело, шутя. Как, наверное, чудесно и необременительно, какую тьму радостей должно приносить, если следовать великолепному этому правилу, и, конечно же, никаких огорчений. Да только, увы, от себя не убежишь, свою натуру не так-то просто перекрутить. Что же касается нашего героя и его переживаний, а точнее невзгод, которые он прямо-таки с изощренным мастерством, словно бы специально выискивает на свою голову, — ничего не остается, как следовать вплотную за ним, браня его и осуждая, и, может быть, иной раз и сочувствуя.

Воронов с Жорой и Павлом Ревмировичем обсуждали стену. Мирно, без подтруниваний и издевок и без излишних преувеличений. Покуда еще неблизко до нее, в косом скользящем свете солнца каждая выбоинка как на ладони, а глазу не за что уцепиться. Ни расщелин, ни уступов, ни полочек, ни сколько-нибудь заметных трещин — монолит.

Фотографии, которыми располагали, были нехороши. То есть все мило и красиво: фигуры их предшественников на первом плане, позы, атрибуты снаряжения — все выразительно и картинно. Но стена лишь фон, на других снимках и вовсе не в фокусе, либо залита прямым солнечным светом и непонятна; а то, как полчаса назад, в глухой, непроглядной тени.

Жора нащелкал и телевиком, и широкоугольником, с фигурами и без. «Будет что показать, чем похвастать», — радовался он.

«Будет, будет, — соглашался Воронов. — Небольшое предварительное условие следует соблюсти: одолеть ее. Благополучно. Задачка-то по плечу?»

Сомнения вызывала у Воронова еще и прежде сама идея штурма стены по директиссиме, в лоб, теперь и подавно. «Железа» прихватили немало, а все равно, хватит ли? Забивать через всю стену шлямбурные крючья, подниматься на стременах?.. Жора, на которого вся надежда, в свою очередь, отлично видел и осознавал, что задача сложна, но тем большую жажду разжигала стена в нашем асе, обещая шанс выдвинуться сразу в мастера экстра-класса.

Воронов искал и надеялся, что отыщется не замеченная прежде расщелина, на худой конец трещина вертикальная, и послужит той основой, которую использует расчетливый восходитель для успешного штурма. А копнуть глубже, так и еще: хотя Жора Бардошин более или менее выправился и перед ними был снова лихой и удачливый скалолаз, бахвалился почем зря, как проходил нависающий карниз там-то и стенку с отрицательным уклоном там-то, Воронов не то чтобы совершенно не верил ему, но… — и это будет точнее — перестал доверять; и еще и потому с особенно пристальным вниманием вглядывался в грозный монолит, стараясь решить какие-то свои вопросы.

Поели. Небольшой пережорчик, как выразился Павел Ревмирович, запихивая в карман рюкзака пластиковый пакет с грудинкой. Внизу в обычной обстановке не тянуло вовсе к копченостям, во время восхождения лакомством оказывалась завяленная до каменной твердости копченая колбаса или грудинка. По кружке талой воды, подслащенной шиповниковым сиропом, и:

— Пошли? — Жоре не терпится к стене поближе подобраться.

Павел Ревмирович с неохотой:

— Успеем, день велик. Все равно нынче стену не начнем.

— Почему не начнем? Можем сколько-то подняться, веревку навесим, завтра по готовенькому.

Торопливость не в характере Воронова:

— Идем с опережением. Видно отсюда хорошо. Так что давайте… форсировать темп не будем. Следует постепенно втягиваться в нагрузку.

Погода отличная, по идее надо пользоваться и нажимать, но тактика есть тактика, тут с Вороновым не поспоришь.