Начинало светать. Наступал тот неуловимый момент,
когда ночь переходит в утро, когда ничто, кажется, не меняется, но, незаметно для глаза, отчетливее становятся контуры предметов, черный цвет неуловимо переходит в серый, и постепенно выступают из темноты не только линии, но и краски предметов. Тучи ушли, звезды выступили на небе, но и небо уже серело, и звезды меркли.
Я залюбовался недвижным, отдыхающим лесом. Свежий, чудесный воздух я вдыхал с неизъяснимым наслаждением. На минуту я забыл, что за моей спиной на столе лежит труп, а за тонкой дверью ходит не пойманный еще убийца. Очень скоро мне пришлось вспомнить об этом.
Раздался звон стекла и почти сразу за этим выстрел. В
два прыжка я оказался у двери и ударом ноги распахнул ее.
Посреди комнаты стоял Вертоградский, взволнованный и дрожащий, сжимая в руке наган. У окна, на полу, посреди осколков стекла, лежал вымазанный в грязи, мокрый человек. Тонкая струйка крови вытекала из маленькой дырочки на виске.
– Кажется, я убил его! – задыхаясь сказал Вертоградский.
Я наклонился над трупом. Нетрудно было узнать
Грибкова. Я торопливо провел руками по его одежде.
Карманы были пусты, вакцины и дневника не было. Я
повернулся к Вертоградскому. Костров и Валя торопливо спускались по лестнице. Мне было не до них. Я подошел к
Вертоградскому и быстро провел руками вдоль его тела.
При нем тоже не было дневника и вакцины. Он смотрел на меня растерянными, полубезумными глазами. Он, кажется, действительно был очень взволнован.
– Как это было? – спросил я резко.
– Разбилось стекло, – сказал Вертоградский. – Я обернулся и увидел – он лезет в окно… Я выстрелил раньше, чем он…
У него сильно дрожали руки – так дрожали, что дуло нагана ходило вниз и вверх.
– Спрячьте оружие, – сказал я и добавил: – Лучше бы вы промахнулись…
За окном раздались голоса.
– Старичков, Старичков! – еще издали кричал Петр