Векиль-баши задрожал. Эддингтон протянул ему через стол мешок. Гулям-Гуссейн не двинулся с места. Мешок повис в воздухе, упал на стол, заворчал глухим металлом.
Ротмистр привстал, стиснул зубы, и его ломаная персидская речь пошла как поток английских проклятий.
– Вот сто пятьдесят туманов. Тридцать фунтов. Их принес тебе твой обидчик. Этим следует покончить распрю.
Асад-Али-хан вилял задом в беззаветной преданности начальству. Он боялся быть неподвижным и неслышным, все время фыркал, отдувался и наконец тонко вмешался:
– Ну, векиль-баши, наверное, захочет, чтобы ему почаще давали по полтораста туманов. Он в первый раз расплатится со всеми долгами. А потом начнет трудиться над новым сыном. Можно согласиться – пусть жена каждый год делает такие богатые выкидыши.
Гулям-Гуссейн стоял, мелкорослый и щуплый, дрожал и подергивался. На оскорбительные для мусульманина остроты он только поднял лицо, оскалив зубы, и стал неуловимо похож на волка.
Ротмистр рванулся из-за стола и бешено закричал:
– Держись солдатом! Не знаешь, как вести себя, собака, когда тебе делают добро! Надо благодарить!
Молниеносным и влажным ударом – силача и боксера –
в подбородок Эддингтон поднял на себя глаза вахмистра.
Они были налиты кровью, как слезами.
XVIII
Гулям-Гуссейн возвращался домой. Шел и не узнавал знакомых улиц и не заботился о том, что их надо узнавать.
Рот был полон сухой боли, похожей на ожог крутым кипятком.
Кто-то крикнул:
– Эй, ты! Красноверхая шапка, английский наемник!
Гулям-Гуссейн оглянулся и увидал себя на базаре.
Правильно. Так и надо было идти. Кричавший обращался все-таки к нему:
– Тяжело тащить туманы за свое семя? Почем получаешь?
Вокруг Гулям-Гуссейна встала тишина. Прекратилась суета.