Саранча

И крепко сжимал кулаки.

Вышли во двор. Над пятиэтажным флигелем слегка шевелился кусок низкого, иссиня-серого неба. Двор, был полон людей. Перед Гудзинским появился Груздев.

– Я с вами, Станислав Станиславович. Я его давеча узнал. Давно не видались. – Груздев почти умолял.

«Куда ты лезешь, мальчишка? – хотел ему крикнуть

Гудзинский. – Сам на рожон?»

– Хорошо.

Голос у Гудзинского был резкий и тихий, как морозное потрескивание.

– Служба… – хрипнул преддомком рядом, и его холодные пальцы, как плевок, скользнули по руке Гудзинского.

– Наиглавнейше, соблюдайте тишину! – Гудзинский обращался только к себе. – За все надо платить дорогой, полной ценой, – тихо ответил он на свои мысли.

Мысли потухали. Возвышалась темная лестница. Наверху виднелись лохмотья перил, освещенные во втором этаже желтой угольной лампочкой. Лестница оказалась огромным рупором, по которому шум летел наверх. Сердце толклось с бессмысленной силой, и Гудзинский, мысленно повторяя про себя: «Как они тарахтят», готов был закричать от негодования. Сердце гнало кровь, колючую и холодную, слепившую глаза, мутившую сознание, забивавшую дыхание. Сквозняком снизу и непозволительным грохотом подталкивало вперед. Как длинен путь! Еще три марша лестницы, но каждый марш, стоило его миновать, казался кратким, как удар ступни. Жить! Жить! Жизни еще много. Но как ужасающе велик пройденный путь! Лохмотья перил уже внизу. Гудзинский переставлял прилипавшие к ступеням ноги и очнулся только тогда, когда почувствовал под указательным пальцем гладкий шарик, –

звонок. В другой руке висел бесполезный, как мертвая рыба, браунинг.

Внезапно появившееся чувство какой-то чистоплотной досады заставило его нажать кнопку.

Звонок заверещал за дверью потусторонне, как в аду, как пламя, вероятно, охватив переднюю. Наружу он пробивался металлическим воем.

Гудзинский не удержался: «Кха!» – словно бы вздохнул.

Из открытой двери, вместе со светом, хлынувшим с зенита, выглянула старуха, тоскливо цеплявшаяся за цепочку. На параличный вопрос: «Дома гражданин Фельдман?» она ответила: «нет!».

Гудзинский пошатнулся, упал бы, может быть. Его поддержали, и он услыхал, как Груздев шепотом матерился.

8

В комнате над чайным столом сосредоточивалось живое и теплое блистание. Сноп света шел сверху, из-под зеленого абажура, целуя и искря стаканные донья. Гудзинский сидел, не прикасаясь ни к чаю, ни к рюмке с коньяком (коньяк принес Великовский), и, распуская белые губы в улыбку, никак не мог утвердиться на стуле. Он не сказал бы, сколько прошло времени после того, как он оставил засаду на квартире Янсена и вернулся домой. Но то, что он называл до сих пор домом, показалось ему незнакомым, как чужой сон. Он ворвался сюда, неуклюжий, как льдина, и веселье, игравшее до него, погасло.

– У вас очаровательно, – говорила Фани Грин и прихлебывала из рюмки.

Гудзинский повернул голову в ее сторону с таким напряжением, словно у него заскрипели позвонки.