– Что с тобой? Ты устал? – спросила Оленина. Подбородок у нее вспух и судорожно задвигался. Она была готова разреветься от внезапной досады и тоски: так своим молчанием и неподвижностью нарушил все приличия веселого вечера ее несуразный муж.
– Сегодня мне в голову приходили серьезные мысли, –
промолвил Великовский, явно спасая положение.
Оленина посмотрела на него с ненавистью.
– Да? – вдруг отозвался Гудзинский как-то нелепо громко, после чего несколько мгновений звенела столь неприятно напряженная тишина, что Оленина не выдержала.
– Я не понимаю, Станислав… У товарища Великовского больше оснований быть подавленным, чем у тебя…
Гудзинский молчал.
– У него арестовали его… ну, жену… Веселову.
Гудзинский встал, рассеянно смотрел на всех, сообщил, как новость:
– Да, да… по делу Янсена.
Повернулся и вышел в кабинет.
В кабинете прела, замешанная на полутьме, тишина, стоял пресный запах дубового стола и кожаной мебели, –
казалось, тут долго лежало холодное тело, как лягушка в молоке. Гудзинский поймал себя на мысли, что ничего ему здесь неведомо и все чуждо, что он даже не помнит пути из столовой в эту комнату, и, словно в первый раз в жизни, увидел только что разговаривавших с ним людей. Через несколько минут он услыхал за дверью осторожные шаги, –
это, видимо, уходили ошеломленные гости.
9
– Так-то лучше, дорогой товарищ, – гремел начальник
ОВИУ. – Поерепенились – и будет. Партия лучше нас с вами знает, как нас использовать. А вам нужна перемена обстановки и недельки две полного покоя.
Гудзинский улыбнулся жалобной улыбкой, глядя на розовое лицо собеседника.
– Да, да… покой… Я с начала революции не был в отпуску. А иногда на бедное человеческое тело сваливаются такие испытания… Такие испытания…