Браво

бывший своего рода посредником между судьями и обвиняемым.

– Да.

– Ты сын некоего Рикардо Фронтони, который был связан с контрабандистами и находится сейчас в ссылке на одном из отдаленных островов или несет какое-то другое наказание?

– Синьор, он несет другое наказание.

– Ты был гондольером в юности?

– Да, был.

– Твоя мать…

– …умерла, – докончил Якопо, так как секретарь умолк и стал рыться в своих бумагах.

Он произнес это слово таким взволнованным голосом, что секретарь не осмелился вновь заговорить, не взглянув предварительно на судей.

– Она не была обвинена вместе с твоим отцом?

– Если бы даже и была, синьор, она уже давно вне власти республики…

– Вскоре после того, как твой отец навлек на себя гнев сената, ты оставил ремесло гондольера?

– Да, синьор.

– Ты обвиняешься в том, Якопо, что сменил весло на стилет.

– Да, синьор.

– Вот уже несколько лет в Венеции ходят слухи о твоих кровавых делах, а последнее время тебя обвиняют в каждой насильственной смерти.

– Верно, синьор секретарь. Хотел бы я, чтоб этого не было!

– Его светлость дож и члены Совета не остались глухи к жалобам; с тревогой, подобающей каждому правительству, отечески пекущемуся о своих гражданах, прислушивались они к подобным разговорам. И если тебя так долго оставляли на свободе, то лишь потому, что не хотели поспешным и непроверенным решением запятнать мантию правосудия.

Якопо опустил голову, но ничего не сказал. Однако при этом заявлении на его лице появилась такая ядовитая и многозначительная улыбка, что секретарь тут же уткнулся в бумаги, словно намереваясь хорошенько в них разобраться.

Пусть читатель не возвращается к этой странице с удивлением, когда узнает развязку нашего повествования, ибо и в его времена власти прибегают ко всякого рода тайным и явным махинациям, возможно, лишь не столь жестоким.