Спрятанные во времени

— Обвинения в поджоге с вас сняты, можете одеваться. Товарищ Недородько проводит. Возьмите, — черный кинул на пол бумажку и быстро вышел. На извинения рассчитывать было глупо.

Бумажка оказалась запиской, начертанной крупным неровным почерком: «Дорогой товарищ! Спасибо тебе за помощь! Иди с этим в Лаваль89 к Щеглову (спросишь), он поможет. Мчнс.90 М. Гальперн». «Поможет» было дважды подчеркнуто — видимо, для таинственного Щеглова, чтобы не сплоховал.

Краткое и нечаянное знакомство с могущественным Гальперном, положения которого М. так и не понял, обернулось чудом — службой в Почтамте, с жалованием, пайком и бронью, и еще каким-то жетоном с масонской кельмой, по которому пускали за блокпосты. Недородько — жестокий молчаливый мужик, ждавший восшествия коммунистического царя, — стал его личным телохранителем и навязчивым компаньоном, от которого М. хотел и боялся в то же время избавиться.

Из маргинала, выжившего, как он был убежден, благодаря бюрократической нестыковке, М. вдруг превратился в признанную властью социальную единицу, да еще начальственную, ведавшую доставкой военной почты. Как лицо официальное и полезное, он был квартирован в загогулину на Садовой — в переулок, похожий на свиной горб, недалеко от Юсуповского сада, там, где в треугольном дворе качели и чугунная скамья под каштаном.

Комнату на Невском также никто не тронул, ключи от нее болтались в его кармане. А вот сосед от медицины исчез. В его комнате жил какой-то снабженец с мятым лицом и толстухой-дочерью, которую никто не брал замуж. С той ночи М. его не видел, надеясь, что он бежал за границу — в отличие от клятого артефакта, который ждал его под кроватью и никуда не девался. Учитывая обстоятельства, в которых он был получен, выкинуть его не поднималась рука, хотя М. втайне надеялся, что он как-нибудь сам собой раствориться.

Миновала зима и настал апрель. День выдался суетным и тяжелым, будто всем и враз загорелось порохом что-нибудь отправить, да еще наорать вдобавок. Почтамт буквально завалили работой, так что М. ни на час не мог отлучиться. Привезти немногие вещи с Невского, которые все было недосуг забрать, он отправил шофера — жизнерадостного узбека с дубленой рожей, выговорить имя которого никто не мог, поэтому назвавшемуся «Володей». Тот вышел, довольно щурясь, с бумажкой и ключами в руке, и сгинул до конца дня «по ответственному делу начальства».

Когда уже за полночь М. вернулся на Садовую, то обнаружил там все — свое и чужое, сваленное в общую кучу. Даже кровать и шнурованный баул, похожий на саркофаг, были в его новом жилище. Обматерив заочно «Володю», он плюнул в раздражении и, хоть устал как гончая, с решимостью обреченного принялся разобрать вещи. В конце концов, не его руками тут все это оказалось, да и, может, сгинул прежний хозяин…

М. сдвинул к стене кровать, завалил на нее же стол, а затем, придавив коленом, взрезал шнуры баула, обнажив начинку, — тряпье, дюжину граммофонных валиков, ботильоны и обернутый в скатерть часовой механизм без корпуса. Ниже из-под заскорузлого полотна на него уставился высохший глаз покойника.

Трудно передать гамму чувств, которую испытывает нормальный в сущности человек, делая такую находку — тем более ночью у себя дома, да еще осознав, что месяцы жил в одной комнате с давним трупом. Назовем это чувством ужаса, помноженным на глубокое отвращение. Не откажем и трупу в справедливой претензии: он, в конце концов, когда-то был человеком, вполне возможно, порядочным, и не заслужил такого отношения к себе, основанного лишь на факте своей кончины.

Оставив без решения этот диспут (тут необходимо лучшее, более опытное перо), скажу, что М. — человек нервный и впечатлительный, не чуждый панике — бросился бежать из квартиры и провел бессонный остаток ночи в идущем в Москву вагоне.

В больнице

Всю неделю после памятного падения Илья провел на Яузе в железнодорожной больнице, куда его по особому направлению передали для восполнения здоровья. Варенька приезжала каждый день в разрешенный час, и профсоюзный комитет отсылал к нему депутата с чайной колбасой и конфетами. Илья чувствовал себя немножко героем, ибо нелепость ситуации из памяти скоро улетучилась, а вера в правоту укрепилась.

Варенька была свежа, изящна и немного встревожена. От строгой обстановки больницы, всех этих «Не шуметь», «Служебный вход» и «Приемная» в ее поведении явилась нотка официальности, подобающая храму Асклепия-врачевателя, искусством своим озадачившим суровых богов91. Видно было, что она рада возможности почувствовать себя нужной в особый момент их жизни — трагический в сущности, но не слишком, поскольку травма была пустяшной и в клинику Илью определили скорее из какого-то малоизвестного принципа, чем из необходимости.

«Наверное, — думал он, — мое сидение тут, в этой больнице с ничтожнейшим диагнозом, и эта ее необременительная забота посещать меня с кульком снеди, делает женщину счастливее», — и покорился, наслаждаясь ее вниманием и скромной домашней пищей (готовила Варенька так себе).

Ее визиты оставляли светлое послевкусие. Тем было оно счастливей и ярче, чем четче осознание того, что она, красивая и немного запыхавшаяся, вернется к нему завтра, сменив наряд, также к шестнадцати часам, чтобы исполнить свой краткий ритуал милосердия.

«Почему я никогда не женился? — спрашивал он себя, подразумевая свою жизнь в двухтысячных. — Женщины, что ли, не нашлось? Да нет, были женщины. Та же Тундра… Нет, Тундра за меня не подойдет — этой подавай Хейердала92 или Миклухо-Маклая93, а не арбатского антиквара. Леночка, Пелагея… Полина, например! Вариант. Только курит, но это бы мы исправили. Может, холостяков, по какому-то специальному распорядку разбрасывает во времени, чтобы не пропадали? Как кукушата в чужом гнезде — нечестно, зато работает. А все-таки я счастливый человек, — размышлял он, щурясь на солнце, бьющее сквозь листву. — Как там у Булгакова? Я — красавец. Быть может, неизвестный принц-инкогнито. И что-то еще про бабушку с водолазом…».

Депутат от профсоюза, прикативший на третий день, — немолодой, подернутый паутинкой человек с ввалившимися глазами, в застиранной бесцветной одежде, — встретив Илью во дворе, с тоской смотрел мимо него на больничные корпуса, предвидя, возможно, свою кончину в одном из таких вот, в дурно пахнущей палате с крашеной стеной и окном в газон94. Сунув подмоченный бумажный пакет и пробормотав неразборчиво про здоровье, он, не подав руки, быстро кинулся к выходу — будто не гостинец принес страждущему, а всучил ворованный у соседа будильник.

После его ухода Илью долго не отпускало предчувствие беды и еще чего-то — неясного, прогорклой пленкой оседающего на сердце. Вот бывают такие люди, одного мига с которыми довольно, чтобы ощутить себя хуже некуда! Вроде не сказал ничего, даже не посмотрел в глаза, а придвинулся неслышно тяжелой стороной, и словно отдавил что-то живое в душе, которому теперь с болью расправляться обратно.

После его ухода Илья «забыл» посылку в фойе и единственный раз воспользовался, купив у санитарки полстакана медицинского спирта, который бахнул залпом в пустой желудок. В минуту до изумления захмелел и упал на скамью под тополем на аллее.

Мимо шагали люди, и строгий молодой врач, задержавшись подле, покачал укоризненно головой, но ничего не сказал, а только сверкнул ненужным ему пенсне и удалился, махнув рукой на человеческую природу. Будущему профессору медицины Илья показался очередным работягой, лечившим срамную болезнь в букете с пропитой печенью — распущенным неотесанным мужиком с окраинной станции, от которых клиника старалась потихоньку отбиться, когда возможно (врачу приятен пациент ладный с интеллигентным бритым лицом, а не полуграмотный забулдыга).