— Ну, Захар Петрович… — обескураженный таким выпадом, Явлинский собирал аргументы. — Во-первых… Во-первых, не
— Знаю я этих аташей… — пробубнил Захар, выражая недоверие дипломатическим работникам всего мира, имеющее, заметим, под собой основание. — А выпишусь отседова, так женюсь, — сурово ответил он, затем снова ушел в газету, подведя букву в кроссворде так, что пробил бумагу карандашом.
— Вот те на! Мы про мировой коммунизм, а он — женюсь? И какая связь?
— Никакой! Дрыхну да буковьи по клеточкам расставляю, слушаю ликбезы без надобности. А там Наталья на сносях и работа колом стоит. Жесть на сарай привез, лето уходит. Лежу с вашим братом как хряк в канаве!
— Нет, вы послушайте его только?!
Илья, утомленный беспредметным спором, кашлянул, как бы извиняясь перед Явлинским, украдкой подмигнул Кудрину и вышел из палаты, оставив их добиваться истины.
В коридоре остро пахло хлоркой от только что помытого пола. В окна лезло лучами солнце, обжигая вялую зелень в кадках. Санитарки на лестничной площадке громко спорили о брошенных кем-то ведрах — событии, как можно понять, таком же неразрешимом и повторяющемся в их жизни, как спор о благе человечества у философов и доходности шекеля у евреев.
От нечего делать, он спустился в больничный двор и там сидел в полудреме, пока жажда не вынудила его вернуться. Затем претерпел укол, и читал что-то легкомысленное в журнале, дожидаясь Вареньку с морковной котлетой, или что там выпало на сегодня кухонной лотерее.
Ночная встреча
Так, день за днем, минула неделя в больнице. В ранее воскресное утро, когда за окном суетились только дворники да вороны, Илью осмотрели со всех сторон, измерили температуру под мышкой, отказали в регулярной инъекции и отправили домой самоходом, положив неделю на бюллетень. С позиции официальной медицины он был близок к выздоровлению и, если бы не являлся работником труда умственного, основанного на активности мозга, а, например, монтером пути, то вовсе был бы выписан на работу.
Собрав немногое, что имел с собой (как водится, не досчитавшись носков, которые вечно пропадают куда-то, даже если их не использовать), Илья попрощался со словоохотливым инженером, пожал руку серьезному машинисту Кудрину, пожелав ему счастливо жениться и разобраться с сараем (в любой последовательности), и, взяв с завтрака несколько кусков хлеба, отправился к автобусной остановке.
Ехать в жарком пахнущем бензином автобусе, полном случайных людей, ему не хотелось — слишком хороши стояли погоды и ровный свет, льющийся сквозь листву, доставал до сердца.
Он раз и другой пропустил свой номер, а затем встал и пошел по узкой тропинке в гущу Лосиноостровского парка, наслаждаясь напряжением мышц и тягучим, пахнущим смолой воздухом. Часа полтора он шел, то теряя, то вновь находя тропу, боролся с прилипчивой паутиной, спугнул стаю бродячих псов, с лаем сгинувших за деревьями, похвалил себя за находчивость взять в столовой хлеба и обругал за легкомыслие забыть воду. Перекусил, сидя под огромной березой, покормил нахальную белку. Немного подремал там же, почувствовав себя дома в лесной глуши, которая всегда неизменна — и столетие назад и теперь, и после останется той же самой, если какой-нибудь кретин не вырубит ее под коттеджи. Безмолвие дикого парка постепенно передалось ему, растворило его в себе.
В итоге он заблудился. Смотрел на небо, искал у деревьев мох, находя его с самых разных сторон. Выбрался, в конце концов, на дорогу, долго ждал попутку, и уже к вечеру был на Воробьевых горах. Их приметного символа, роскошного здания МГУ, еще не существовало, так что он никак не мог разобраться, в какую сторону ему нужно.
Набравшись смелости, проверив документы в кармане, Илья пристал с расспросами к постовому, охранявшему ряд пустых скамеек под липами. Для солидности отрекомендовался именем-отчеством и музейной должностью. Сознавая, какой имеет из себя вид, он ожидал немедленного ареста и водворения в самый дальний ГУЛАГ Союза, воротами выходящий к Аляске… (Вид, не будем льстить, был действительно не парадный: худой, не бритый, в одежде, перепачканной паутиной, с брезентовым рюкзаком — вылитый бродяга.)
Постовой, однако, никуда его не отправил, оказавшись дружелюбным ростовским парнем, прибывшим в Москву по обмену и готовым поболтать без всякого документа, но при этом в столице совершенно не ориентирующимся:
— Если б вы, дорогой Илья Сергеич, спросили меня как чегой-то найти в Ростове, хоть собачью будку, я б вам махом растолковал! А тут, звиняйте… Вы у жильца какого-нибудь спросите.
Парень растянулся в белозубой улыбке как чеширский кот, обутый по совместительству в сапоги, и пожал плечами. Видно было, что ему хорошо под липами и никаких погонь за бандитами у него в этот вечер не запланировано (в то же время, не исключаем, предусмотрены вальс и барышни).
Плюнув на расспросы, и решив сам как-нибудь разобраться в родном, хотя и помолодевшем, городе, Илья отправился в совершенно другую сторону, и бог весть куда бы зашел в итоге, если бы его уже у Воронцовского парка не спас какой-то старик с авоськой, идущий по своим старорежимным делам. Хотя осведомлен и весьма полезен, он был досадно словоохотлив — Илья едва отвязался от старожила, толковавшего про какие-то общественные купальни, которые сильно упали в классе. Пришлось, чтобы не обидеть, громко с ним согласиться, признать, что купальни нынче не хороши, и буквально опрометью сбежать.
Обретя фарватер, измотанный, но довольный собой, Илья напился в парке из бронзового фонтана, а затем, вконец распоясавшись, умылся там же, отплевываясь и фыркая, чем вызвал немало косых взглядов москвичей и гостей столицы.
ebooksa