Итак, Малыш только что начал свой дебют в драматической карьере. Ах! Как билось его сердце!
По всему залу, вплоть до самых удаленных от сцены уголков, пронесся шепот, трогательный шепот симпатии, а Сиб с протянутой, дрожащей рукой, опустив глаза, робким нерешительным шагом двигался к даме в трауре. Сразу было видно, что он сжился с этими лохмотьями и чувствовал себя в них как рыба в воде.
Раздались аплодисменты — и это смутило ребенка еще больше.
Вдруг герцогиня встает, всматривается, отшатывается назад, затем раскрывает объятия.
Что за вопль вырывается из ее груди — один из тех криков (строго в соответствии с принятыми сценическими традициями), что разрывают грудь:
— Это он!.. Это он!.. Я узнаю его!.. Это Сиб... мой ребенок!
И дама привлекает дитя к себе, судорожно прижимает к груди, покрывает поцелуями, он не противится... Она плачет — на этот раз настоящими слезами и восклицает:
— Мой ребенок... мой сынок, несчастный малыш... и он просит у меня милостыню!
Упоминание милостыни вызывает протест у несчастного Сиба и, хотя ему настойчиво рекомендовали не раскрывать рта, он не выдерживает.
— Ваш ребенок... миледи? — спрашивает он.
— Молчи! — еле слышно бормочет Анна Вестон.
И затем продолжает:
— Небо взяло его у меня, чтобы наказать за мои грехи, и сегодня возвращает снова...
Между этими фразами, прерываемыми рыданиями, она осыпает Сиба поцелуями, обливает слезами. Никогда, никогда еще на долю Малыша не выпадало столько ласк, никогда еще его так судорожно не прижимали к сердцу, готовому выскочить из груди! Никогда еще он так остро не чувствовал материнскую любовь!
Герцогиня встала, как бы удивленная шумом, доносящимся снаружи.
— Сиб... — воскликнула она, — ведь ты меня не покинешь!..
— Нет, миледи Анна!
— Да замолчи же ты, наконец! — повторила актриса, рискуя быть услышанной в зрительном зале.
Дверь лачуги внезапно распахнулась. На пороге возникли два человека.
Один из них — муж герцогини, другой — служащий судебного ведомства, прибывший для дознания.