И она кисточкой навела себе тонкие изогнутые брови.
— Дорогой ангелочек... если бы только тебя слышали в зале!
И она добавила немного румян на скулы.
— Но об этом узнают все, Элиза... Это будет завтра в газетах... Боже, как он только мог подумать...
И она провела пуховкой по своим прекрасным плечам.
— Да нет же... нет... невероятный ребенок!.. Эти ужасные одежды, они для смеха... Понарошку...
— Для смеха, миледи Анна?.. Понарошку?
— Конечно, не надо плакать!
Актриса и сама охотно бы заплакала, если бы не боялась повредить наложенные румяна.
Что касается Элизы, то она повторяла, качая головой:
— Вы видите, госпожа, мы никогда не сможем сделать из него артиста.
Тем временем Малыш, все более озадаченный, с мокрыми глазами и с тоской в сердце, позволил надеть на себя лохмотья Сиба.
И вдруг мисс Анне Вестон пришла в голову мысль дать дебютанту новенькую блестящую гинею. Это будет его талисманом, «путеводной звездой!» — повторяла она. И, честное слово, Малыш тут же успокоился, взял золотую монету с явным удовольствием и опустил в карман, предварительно внимательно рассмотрев.
После чего мисс Анна Вестон, приласкав ребенка еще раз, спустилась на сцену, посоветовав Элизе держать его в уборной, поскольку его выход был только в третьем акте.
В этот вечер бомонд[105] и простая публика заполнили театр от первых рядов партера колосников[106], несмотря на то что пьеса не имела притягательности новизны. Она выдержала уже двести — триста представлений на всех театральных подмостках Великобритании, что часто случается с мелодраматическими произведениями, даже если они вполне заурядны.
Первый акт прошел вполне сносно. Мисс Анне Вестон горячо аплодировали, и она вполне заслужила одобрение публики страстной игрой, блеском своего таланта, которые произвели на зрителей весьма заметное впечатление.
После первого акта герцогиня Кендалльская поднялась к себе в уборную и вот уже, к великому удивлению Сиба, она сбрасывает с себя роскошные шелковые и бархатные наряды и одевается простой служанкой — преображение, предусмотренное замыслом драматурга, столь же сложное, сколь и обыденное, и о котором нет смысла здесь распространяться.
Малыш смотрел на эту женщину в бархате, превратившуюся вдруг в простолюдинку в почти монашеском одеянии, и им все больше овладевало беспокойство, как если бы на его глазах какая-то фея совершила волшебство.
Вдруг в уборной раздался голос, обращенный к актерам, занятым в очередном акте. Оглушительный голос, заставивший его вздрогнуть. И «служанка» сделала ему знак рукой, сказав:
— Подожди, Малыш!.. Скоро придет и твоя очередь.