Однажды вечером отец, придя с фабрики, весело сказал:
– Ну, мать, благослови!
– На каку опять холеру? – Устинья Егоровна поджала губы, всем видом показывая, дескать, снова какую-нибудь ерунду придумал, людей смешишь.
Она имела право так думать. Дело в том, что Осип Иванович вскоре по возвращении из тайги подкинул начальству мысль, что они вдвоём с Удодовым могут и дальше служить по линии общепита, а именно – отвеивать мякину на спиртзаводе и таким образом добывать в день по полмешка ячменя или пшеницы, молоть и сдавать в столовую готовой мукой. А это почти мешок.
Начальство согласилось попробовать такое дело, и старики, прихватив огромный брезент, пару подхватистых лопат и электрический вентилятор, устремились к спиртзаводу, где огромная труба непрерывно выфуркивала золотистую мякину. Её там была гора. Мякину грузили в кузова автомашин, отвозили в колхозы, там мешали с бардой и поили скот. Людей под трубой всегда было много, особенно городских. Они отвеивали полову и действительно уносили домой в мешочках по одной, по две горсти порушенного зерна.
Дымокур с Осипом Ивановичем заняли место под трубой и приступили к делу. Но не помогла добытчикам их механизация, хотя вентилятор гудел исправно, лопасти отдували мякину прочь, но на огромный брезент, готовый принять груду зерна, к вечеру нападало неполное ведёрко. А ещё через сутки старики сами поняли, что эта затея пустая, и вернулись на фабричную работу.
– Ты не ворчи, Устинья. Говорю тебе, не ворчи. Ты выслушай да семена, какие остались, приготовь.
– Пошто я их готовить буду? Поди отсеялись. Какие семена?
– Ну-у… огурцы, помидоры, редиску. Большую теплицу строить задумали. Это тебе не парник. Круглый год – овощ! – Осип Иванович встал, бросил кепку на полку, туда-сюда просеменил по кухне. – Саженей двадцать длины будет, потолок из застеклённых рам, пар из котельной по трубам проведём, из госконюшни навозу наворочаем подвод тридцать. Понимаешь?
– Ну и кем тебя при ней, при теплице, наряжают? – насмешливо, всё ещё борясь со своей недоверчивостью, спросила Устинья Егоровна. – Карточку-то хоть станут давать, не отымут?
– Э-э, что с тобой калякать! – Отец отмахнулся о неё, как от мухи, загремел умывальником, давая понять, чтоб подлили воды. Котька зачерпнул ковшом из ведра, понёс, расплескивая. Отец фыркнул носом.
– Всё-то у тебя, сын, получается с ловкостью медвежонка. Как завтра пойдёшь ящики сколачивать? Этак палец к планке пригвоздишь.
– Завтра? – обрадовался Котька.
– Утром.
Отец налил из баночки на ладонь жидкого мыла, стал тереть руки. Жидкость мылилась плохо, воняла. Но другого мыла не было, отоваривали таким. И то хорошо.
Котька тряпкой подтёр росплески, тоже полез к умывальнику сполоснуть руки.
– Фабрика, брат, это сила. Коллектив. В нём соответственно и вести себя надо, – поучал отец. – Машины там в цехах какие? Умные. Сами коробки складывают, клеят, этикетки нашлёпывают, спичками набивают. Прямо как руки, только железные. Конвейер, понял? Уважать надо.
– Я буду в ящичном цехе, – уклонился Котька.
– Всё одно, – строго покосился отец. – Ящичный или какой, всё одно фабрика. Единый организм. Не станет ящиков, что, по-твоему, спички в мешки ссыпать? То-то и оно. Уж ты не подкачай.
Устинья Егоровна разлила по мискам крапивный суп с крошевом из бобового жмыха, чуть прибелила молоком. Каждому положила по ломтику хлеба. На плите парил чайник, заваренный берёзовой чагой, от этого в кухне, перебивая вонь мыла, всё гуще настаивался запах лесной прели, напоминал сквозные, прореженные сентябрём перелески, над ними живые верёвки тянущихся к югу гусей, лужицы коричневой воды под ногами с отражёнными вверх тормашками стволами берёз.
ebooksa