Ведьмин ключ

– Ты не знаешь, отец, про чо тако он написал. – Мать пошевелила губами, готовя их к выговору трудного слова. – Чо это – перформар… Тьфу ты! Ну чо?

– Переформировка, мать! – бодро, по-солдатски, ответил Осип Иванович. – Это когда войска отводят с позиций. Значит, отдых, баня, питание получше. Всё как положено.

Мать согласно кивала. Хорошее оно, выходит, это трудное слово – переформировка.

– Ты вот мимо ушей пропустила, а Костя видишь, на что намекает. – Отец ногтем щелкнул по листку. – Куда отвели, прямо не сообщает, это военная тайна, ёс кандос. А если умом пораскинуть – понятно. Вот соображай… «Находимся в граде вождя». Ну, что это такое?

– А пошто в граде-то? Или это по-каковски?

– Ха, мать моя вся в саже! – Отец нагнул голову, сверкнул единственной линзой. – Как ты не поймёшь! Кто вождь? Сталин! А град – это, стало быть, город. Вот и получается – Сталинград… Стоп, стоп. Получается – Сталинград, по-старому – Царицын… Вишь, язви их, немцев, куда прут. К Волге-матушке.

Ещё посидели, поговорили о том о сём, и Капа стала прощаться.

– Не проспи на работу, а то уволю! – весело сказала она Котьке и закрыла за собой дверь.

Осип Иванович взялся за починку сапог, надо было сделать новые набойки, усадил рядом с собой Котьку – учись. В это время в избу вошёл Удодов. Он был похож на пьяного.

– Что с тобой, Филипп? – встревожился Осип Иванович и встал со стульчика.

Удодов не ответил. Спотыкаясь, он слепо прошел к столу, опустился на лавку и зарыдал. Устинья Егоровна кинулась к ведру, но воды в нём не оказалось: Котька всё вылил в умывальник.

– Сбегай. – Она подала Котьке ведро, сама открыла шкафчик с лекарствами.

Когда Котька вернулся с полуведром воды – расплескал по дороге, – Филипп Семёнович всё ещё сидел у стола. Уронив меж колен руки и запрокинув голову, он судорожно, с подвывом, хватал воздух и снова трясся от рыданий. Опустив ладонь на плечо Удодова, Осип Иванович растерянно смотрел на истыканную флажками карту. Матери дома не было. Котька догадался – пошла к Любаве: хоть присутствием, сочувственными слезами, а помочь. Одну не оставить.

Котька зачерпнул ковшик воды, поднёс к губам Филиппа Семёновича. Удодов глотнул раз, второй и будто притушил рыдания. Тяжело дыша, смотрел на похоронки, брошенные на столешницу, потом сгрёб их, смял в кулаке, грохнул им по столу.

– Двоих! Сразу! Оха! – Он вымученными глазами посмотрел на Осипа Ивановича. – Где он, Ржев этот?

У Осипа Ивановича дрожала челюсть.

– К западу от Москвы, Филипп, – еле справляясь с прыгающими губами, выговорил он. – Совсем рядом.

Филипп Семёнович перевёл взгляд на карту, поморгал, сгоняя слезу, чтобы разглядеть место, где кончились его сыновья. Всё были, были и враз кончились, перестали быть, остались бумажками в сжатой руке.

– Рядо-ом! – с болью вскрикнул он, так ничего и не разглядев на карте.

– Всё ещё рядом фриц. А мой дом пустой! Как гильза выстряленная, одна гарь внутри-и!..