— Эшши-хану легко рассуждать, — не сдавался парень в рыжей папахе. — Да ему на каждом колодце бабу подкладывают. И ты не святой… А мы? Хоть душу отведем с этими девчонками…
Всадники зашумели, загоготали, одобряя слова безусого товарища, а усатый досадливо махнул плетью:
— Смотри, ослушников Эшши-хан не жалует. Ответ тебе держать!
Усатый — это был Джапар Хороз, — не добившись своего, поскакал с всадниками к кочевью, а безусый парень, которого звали Силап, соскочил с коня, привязал его к саксаулу и, похохатывая, нагнулся. Тойли увидел на песке четырех связанных аульных девочек. К Силапу подошли еще трое дюжих парней, и они, взвалив на плечи истошно кричавших пленниц, потащили их за соседний бархан.
Тойли с холодеющим сердцем отполз назад, добрался до кочевья и, увидев в юрте старейшины усача в каракулевой ушанке, обомлел. Он все порывался рассказать об увиденном, но басмачи ни на шаг не отпускали от себя Ушак-ага.
Старейшина умолк, стиснув зубы, будто придавил языком мешавшие во рту камешки. Кочевники и дайхане, молчаливые и угрюмые, сидели потупя глаза, у Хемры на скулах заходили желваки, а Амир-бала, бледный, сверкая глазами, выдохнул:
— Бешеная собака не перестанет кусаться, пока ее не убьют!
И ни Таганову, ни Бегматову не понадобилось раскрывать людям глаза на басмаческие козни: обитатели аула сами поняли — Эшши-хан не оставит их в покое, пока не пополнит мирными скотоводами ряды бандитствующих нукеров. Иначе ханский сын разорит аул, испепелит жилища, прольет кровь этих безвинных людей, у которых и взять-то было почти нечего. Среди этих кочевников прижилось немало пришлых людей, отличавшихся от скотоводов и характерной диалектной речью, и одеянием. Но почему их здесь так много? Особенно сейчас, когда там, в оазисах, создаются колхозы, строятся каналы и на счету каждая пара человеческих рук… Интуитивно Ашир Таганов чувствовал, что люди сейчас разговорятся, выскажут без утайки все, что думают. Скажут, если с ними быть до конца откровенными, искренними.
— Люди! — Таганов внимательно оглядел собравшихся. — Люди, не хочу таить от вас, мы — кизыл аскеры, да-да, и я их командир. Так что можете говорить мне все, что думаете.
— А мы знали! — озорно улыбнулся широкоскулый дайханин в выцветшем хивинском халате. — Я хотел сказать, догадывались…
— Вот ты, вижу, из племени човдур, — обратился к нему Таганов. — Почему ты здесь? Разве у тебя нет своего угла, дома?!
— Есть, — вздохнул тот. — Раздавали в ауле калоши, всем дали, а меня обошли. Я к председателю, к этому самому Мами Курбанову. Говорю ему, почему меня обделили? А он меня начал обзывать: «Деллял проклятый, порода сутяжная!..» При чем тут мое происхождение? Правда, давно, когда Хивой правил Джунаид-хан, я был деллялом — так у нас в Ташаузе называют базарных посредников между продавцом и покупателем. Чтобы прокормиться, промышлял я деллялством. С тех пор люди забыли мое имя и все зовут Деллялом… Так я у своих же собратьев брал на себя спор при торге и помогал кому-нибудь из спорящих сторон выгодно его выиграть… За это меня вознаграждали. Не воровал же, не разбойничал! На базаре встречаются два глупца — продавец и покупатель. Кто кого обманет, того и взяла! — хитровато улыбнулся бывший деллял. — Так вот, слово за слово, схватились мы с председателем за грудки. Он арестовал меня. Когда повели в Ташауз под конвоем, я бежал — вместе со мной и Пирджан, — дайханин кивнул на стоявшего рядом товарища в лисьей шапке. — Втроем мы отправились в пески.
— Втроем? — спросил Таганов. — Кто третий?..
— Моя жена, — Пирджан сделал шаг вперед. — Председатель все требовал, — пускай, мол, жена в колхозе работает! Где ей работать-то, еле ходила… Тогда она ходила на сносях, а председатель с ножом к горлу: пусти жену на работу! Грозился арестовать. Ну, мы и подались сюда. Теперь у меня есть сын. — Пирджан зарделся счастливой улыбкой. — Кто знает, живи я в ауле, родился бы у меня сын?..
— Люди, — Таганов усилием воли потушил на лице улыбку, видя, как все посерьезнели… — Пирджан, может быть, по-своему и прав. Но спросите тех отцов и матерей, у которых басмачи похитили дочерей: что они скажут?
— Что тут говорить?! — Из толпы выступил дайханин с густой проседью в окладистой бороде. — Из тех четырех несчастных — две мои… Жена за одну ночь поседела. Мы готовы вернуться в свои аулы. Сегодня они обесчестили наших дочерей, завтра — жен… Страшнее позора быть не может!
Лицо Таганова потемнело — бородатый дайханин, недоуменно выпятив губы, отступил назад, смешавшись с толпой.
— Вы, товарищ, задели больное место нашего командира, — сказал Бегматов. — Десять лет назад Хырслан, сотник Джунаид-хана, силком увез его сестру за кордон. Мать командира ослепла тогда от слез.
По толпе прошел гул, люди сочувственно поглядывали на Ашира.
Таганов и Бегматов еще долго беседовали с аксакалом Ушак-ага, с людьми кочевья, где было немало дайхан из других родов и племен, не понявших или обиженных — вольно или невольно — на Советскую власть, но всем сердцем почувствовавших, что им не по пути с басмачами и их хозяевами. Однако они с присущей дайханам, мелким собственникам, расчетливостью прикидывали, как отнесутся власти, если люди вернутся, осядут в оазисах, сперва хорошенько приглядятся к колхозу — халат, сшитый по совету, коротким не будет! Не станут ли их притеснять за то, что до сих пор жили в песках, ничем особенно не помогли Советам…
ebooksa