– Я был в разъездах, к тому же перевидал столько плащаниц, что меня трудно удивить. Как поживает дядюшка?
– Как обычно. Подагра. Камни. Как вам известно, он любит вкусно поесть.
– Это точно. – Дисмас похлопал себя по животу.
– Тоскует по охотничьим дням. Он ведь обожает охоту. Но это все в прошлом. Лютер ему очень досаждает.
– Что происходит?
– Поговаривают, что на Лютера готовится покушение. Пришлось расставить стражу на каждом углу.
– Его не посмеют убить в городе.
Спалатин пожал плечами:
– Он нажил могущественных врагов. Император, папа, наш драгоценный будущий кардинал Майнцский. Если бы не ваш дядюшка, от брата Лютера уже давно бы осталась лишь кучка золы и косточек.
– Да уж. Хвала Всевышнему за дядюшку Фридриха.
– Трудно сказать, как все обернется. Надеюсь, что в перерывах между сочинением памфлетов, обличающих Римскую церковь, брат Лютер находит время помолиться и попросить у Бога долгих лет для курфюрста. Фридрих вам очень обрадуется. Он постоянно вас вспоминает. Он очень привязан к вам, Дисмас. Вы ему и впрямь как настоящий племянник.
– Да, я знаю. Удалось сторговать часы по сходной цене?
– Против нюрнбергских часовщиков я просто ребенок, – рассмеялся Спалатин. – Как бы не пришлось просить вас одолжить мне горсть дукатов. По правде говоря, я очень рад, что вам удалось вернуть свои деньги. Какой же все-таки жулик этот Бернгардт!
В Долгий зал Дисмас вошел через двери в дальнем конце. Фридрих, смежив веки, сидел в кресле у окна. Наверное, дремал. Он не любил позировать.
Осторожно ступая, Дисмас приблизился. Паркет скрипнул. Кранах обернулся и приложил палец к губам. Дисмас пригляделся к мольберту. Миниатюра. Кисти совершенно крохотные, в иных лишь по волоску или два. Разговор вели шепотом.
– Как он?
– Спит.
– Ясно. – Дисмас рассматривал крошечный портрет. – Хорошо выходит.
– А вы чем промышляли? В могилах рылись?
– Нет. С этим покончено.