– Ну и что за плащаница у Альбрехта?
Дисмас пожал плечами:
– Не знаю. Спалатин что-то такое упоминал.
– Как это? Вы – и не знаете? Вы же в своем деле дока.
– Я плащаниц повидал больше, чем вы – холстов, мастер Кранах.
Фридрих приоткрыл глаза. В юности они у него были навыкате, что придавало им напряженное, лютое выражение. Дюреру удалось это запечатлеть. Увы, возраст и избыточный вес взяли свое. Глаза подзаплыли, но цепкий взгляд, теперь уже искоса, из-под тяжелых век, все так же пригвождал собеседника к месту. Обвисшие щеки смягчали некогда суровый, жестокий облик.
– Племянник. Даете советы мастеру Кранаху?
– Убеждаю его пририсовать нимб, – улыбнулся Дисмас. – А Кранах хочет дождаться канонизации.
– Ну, это навряд ли. Подойдите же. – Он развел руки для объятья. – Лукас.
– Да, ваша милость?
– Довольно на сегодня.
– Как будет угодно вашей милости.
Протирая кисти, Кранах раздраженно взглянул на Дисмаса. Кранах был человеком разносторонних интересов. Придворный живописец и бургомистр, он вдобавок владел крупнейшим издательским домом в Виттенберге, городской аптекой и многочисленной недвижимостью. Они с Лютером были в приятельских отношениях.
Надо же, размышлял Дисмас. И Дюрер, и Кранах – известные художники. Дюрер подвержен меланхолии, но в настроении – душа общества и весельчак. А с Кранахом не посмеешься. За все годы их знакомства Дисмас ни разу не видел, чтобы Кранах смеялся. Впрочем, это заметно и по его картинам. Нет вдохновения.
– Чем порадуете своего дряхлого дядюшку? – спросил Фридрих.
– Боюсь, я нынче с пустыми руками. Приехал, чтобы… – Дисмас осекся.
– В чем дело?
– Я приехал попрощаться, дядюшка. Возвращаюсь домой. Пора.
Фридрих насупился. Глаза его увлажнились.
– Так неожиданно. Работа над коллекцией еще не закончена.