— Вот и всё. Получилось.
И чуть не уронила цилиндр, вмиг потяжелевший и превратившийся в густо-золотой слиток, похожий на крупный самородок.
— Точно получилось, — выдохнула Инна, и на этом ритуал был закончен. Что ж, посмотрим, на что сгодится этот сплав осенью и зимой…
После ягодного чая с мятным печеньем и черничными маффинами я шепнула Надее:
— У меня два вопроса. Первый: где вы взяли это супер-кексики? Второй: когда Инна будет рассказывать по Илмас?
— Кексики с кухни, Оле отлично удаётся кулинарное колдовство, была бы печь. А легенда… Ну, спроси её.
А я что? Я взяла и спросила.
— Инн! Помнишь, вчера… я ляпнула кое-что невпопад. Вы простите меня, я не знала… Но мне так любопытно — что за история у Муравейника? Надея сказала, ты читала в оригинале легенду об Илмас. Можешь, пожалуйста, рассказать?..
Инна поморщилась и с укором взглянула на Надею.
— Болтушка.
Надея пожала плечами:
— Она спросила — я ответила. В чём тут большой секрет?
— Нет секрета, но история грустная.
— Давай-давай. Самое то, чтобы завершить Первонедельник.
Кто-то пододвинул рассказчице пуфик, кто-то доилил чаю. Все расселись по диванам и гамакам; мы с Надеей устроились на пушистом пледе прямо на полу, Сашка плюхнулась на обширный, прогнувшийся под её весом пуф. Серебряный шар и фонарики-жёлуди, словно чувствуя наше настроение, притихли: свет сочился тусклый, сумеречный, с еловой искоркой — совсем как на лесной поляне…
— Всё началось в Стеклянных горах — школа стоит ровно на их месте. В пещерах под хребтами добывали леонит, и не было прекрасней и интересней камня. Дороги из пещер вели на запад и на восток, осень приходила с юга, а лето надвигалось с севера зелёными ураганами и синими звёздами на небосклоне…
Инна говорила напевно, негромко, глуховато. Вместо неё, худенькой сероволосой девчонки, возникла сказительница с надломленным голосом, с тысячью кос с вплетёнными в них колосьями, с глазами цвета летнего северного ветра. Заглядевшись, задумавшись, я пропустила вступление и пришла в себя, когда действие легенды уже стремительно разворачивалось на просторах мрачных Стеклянных рудников.
— Дочь смотрителя рудников росла мудрой и своенравной. Говорила тихо — творила звонко. Голову склоняла смиренно, а делала на свой лад. И вот однажды, желая дочери спокойной доли, желая обуздать её бесстрашие и прямоту, отец сосватал её за доброго жениха — купца, мастера, красавца. Но у дочери, Илмас, другой был на уме и на сердце. Отец был непреклонен, и в ночь перед свадьбой она ушла из дому. Послали погоню: лошадиные копыта били о землю так, что дрожали своды леонитовых рудников. Илмас, завидев вдалеке облака пыли, поняла, в чём дело. Заплакала — не успела добежать до любимого! — и обратилась цветком. Слёзы её, долетев до земли, стали золотыми монетами, бутон распустился серебряным шаром, а пыльцу унесло горячим ветром в Поля Тумана…
Я смотрела на сказительницу, а вокруг медленно вращалось время, поднимаясь серебристыми спиралями, вздымаясь конской гривой, донося тонкий запах мелких золотых цветов. Медленно поднимались густые полевые ветры, по правую руку звенела степь, грохотала погоня. По левую — вздымались стены Муравейника, росли башни, отстраивались залы. А посреди, там, где стояла я, — светил серебряный бутон и пульсировал ровным тёплым золотом прозрачный купол Соляриса.
— Так это она? — шёпотом спросила я, с трепетом глядя на светящийся шар. — Он живой? Это Илмас?..