Я хорошо знаю, что значит биться в чужом незнакомом доме: за каждой дверью таится смерть, за каждым поворотом коридора ждет вражеский автомат.
До боли обидно стоять вот так, под защитой каменного сарая, и слушать — именно слушать, а не видеть, как сражаются наши в этом проклятом доме. И чувствовать свое бессилие помочь им: как дать очередь по окнам, когда не знаешь, кто за этими окнами — наши или враги?..
Из здания доносятся глухие разрывы гранат. Быстрая короткая очередь. Жалобно дребезжит разбитое стекло в окне. Какой-то крик. Снова рвется граната…
Что там творится, за этими окнами?..
Опять связной:
— Лейтенант Федоров докладывает: тюрьма взята. В камерах обнаружены пятнадцать расстрелянных подпольщиков. Среди них девушки. Совсем молоденькие… Вся тюремная охрана перебита.
— Немедленно группу Федорова ко мне!
Подхожу к Новикову.
— Можешь бить по подвалу?
— Толку мало, товарищ командир. Стены кулацкие — небось в четыре кирпича выложены. Пушку бы сюда…
— Будешь бить из минометов. Но бить так, чтобы мины рвались пусть у подвальных окон, но только не выше подвала. Можешь?
— Могу, товарищ командир.
— Иванченко, ко мне!
Он подходит, как всегда, спокойный, собранный, неторопливый…
Сзади слышен скрип снега, топот ног. Это подбегает Федоров со своими бойцами. Ванино лицо сияет.
— Разрешите доложить…
— Потом. Слушайте приказ. Иванченко и Новиков открывают огонь по окнам подвала. Такой огонь, чтобы враг головы не поднял. Потом пауза — и группе Федорова броском ворваться в здание на помощь Реве. И чтобы через полчаса там все было кончено. Ясно?..
Мины рвутся у самых окон, взрыхляя снег и мерзлую землю. Станковые пулеметы заливаются длинными очередями.
— Федоров, вперед! — командую я, когда перестают ухать минометы.
Припав к земле, «федоровцы» бросаются к зданию и исчезают в подъезде.