— Разговорчики!.. — строго прикрикнул Кротов. Поставив рядом с Екашевым сапоги, голенища которых доходили тому чуть не до пояса, он, прищурясь, спросил:
— Полагаю, размер тебе великоват, Степан, а?..
Екашев будто воды в рот набрал.
— Почему молчишь? — опять спросил Кротов.
— Пасечник оставил…
— Позабыл обуться, когда в гостях у тебя был?
— Не бесплатно, ясно дело, оставил.
— А как?
— Пятерку взаймы выпросил.
— У тебя зимой снегу не выпросишь, — быстренько сказал дед Лукьян.
— Иуда-предатель, — морщась, огрызнулся Екашев.
— Прекратите взаимные оскорбления, — строго предупредил Кротов и, не сводя с Екашева прищуренных глаз, заговорил: — Получается, что за пять рублей Репьев и портянки тебе пожертвовал…
Лицо Екашева болезненно покривилось:
— А на какую холеру ему портянки без сапогов?.. Ей-богу, не вру, Кротов. За день до своей погибели приперся ночью Гринька и вот, будто на мою пропасть, оставил в залог сапоги.
— Сам босиком ушел?
— Пошто босиком… Опорки старые у меня взял.
— Ой ли, Степан?..
Угрюмо насупленный кузнец неожиданно заговорил:
— Правда, за день до смерти пасечник заходил в Степанову усадьбу. Я аккурат вечером с работы шел, видел.
Екашев посветлел так, словно вся его боль разом исчезла: