Паскалино потянул Монтестрюка за рукав и сказал ему:
– Если я не выздоровею, позаботьтесь, ради Бога, о Хлое….У меня сердце разрывается, когда вспомню об ожидающем её горе… Честная девочка любила только меня одного с прошлого года и мы хотели обвенчаться нынешним летом!..
– Гм! – произнес Коклико… – любовника еще можно найти, но мужа!.. Ну, мы однако поищем…. А пока спи себе и не тревожься ни о чём…
Паскалино улыбнулся и закрыл глаза, как будто ему в самом деле хотелось поспать подольше.
– С тобой вместе мы носили ремень, – сказал Коклико, вздохнув; – когда-нибудь и мне будет, может быть, такая же участь, как тебе теперь!
Монтестрюк поспешил к графу де Колиньи и рассказал ему всё, что узнал.
– Очень некстати всё это, – сказал граф, – но честь налагает на вас обязанность скакать куда нужней. Если всё обойдется, как я надеюсь, – у вас всё-таки будет довольно времени, чтобы приехать раньше меня в Вену и в Венгрию и собрать все нужные сведения к моему приезду… А если нет, то посвятите себя совсем графине де Монлюсон и кроме неё, ни о чем не думайте. Дела короля не пропадут оттого, что в его армии будет одним храбрым офицером меньше, а честь и спокойствие графини де Монлюсон могут подвергнуться большой опасности, если вы не поспешите к ней на помощь.
– А я клянусь вам, – вскричал Гуго, – что ворочусь к вам тотчас же, как свезу в безопасное место графиню де Монлюсон, которая будет со временем графиней де Шаржполь, если Господу Богу угодно.
Колиньи дал ему открытый лист, в котором просил все власти городов и областей, зависящих от Германской империи, оказывать помощь и содействие графу де Монтестрюку, отправленному по делам службы его величества короля французского, и, обняв его еще раз, сказал:
– Ну, теперь ступай скорей с Богом, увидимся у турок!
Вечером того же самого дня, в который встретился Монтестрюк с доном-Манрико, Паскалино был ранен на дуэли с Бартоломео Малатестой, а маркиз де Сент-Эллис пришел в ярость от предательского рассказа, в котором ложь так искусно перемешана была с правдой, капитан д"Арпальер и Карпилло с одной стороны, Гуго, Коклико, Кадур и Угренок с другой, а маркиз с исправно вооруженным лакеем с третьей, выехали из Меца в разные часы и все направились к Зальцбургу, каждый по такой дороге, которая казалась ему короче и верней, между тем как граф де Шиври и кавалер де Лудеак тоже гнались по следам графини де Монлюсон, за которой ехала и принцесса Мамиани. Вот сколько живых стрел летело к одной и той же цели!
XXIX
Зальцбург
Трудно представить себе тот ужас, который внушало тогда нашествие турок целой Европе. Особенно этот ужас был силен в Германии; он распространялся, как зараза, из городов по селениям. Одна Венгрия отделяла Германию от могущественной империи, основанной мечом Магомета II, и первые удары страшного врага должны были обрушиться на нее, а с падением венгерского оплота ничто уже не могло остановить натиска мусульман. Это был поток, выступающий из берегов, река, прорвавшая плотины, морской прилив, заливающий твердую землю. Людская волна, явившаяся из глубины Азии, перешла через Дунай, разлилась по равнинам Венгрии, смывая все на своем пути, гоня перед собой собранные наскоро войска, пробовавшие остановить ее, открывая пушечными выстрелами ворота городов; волна эта, с ничем неудержимой силой, двигалась все вперед и грозила Вене, передовому оплоту империи.
По всем провинциям царствовало всеобщее смятение. Огромное тело Священной Империи все было составлено из разных кусков и кусочков и заключало в себе не менее трехсот пятидесяти самодержавных владений, в числе которых было полтораста светских государств, управляемых курфюрстами, маркграфами, герцогами и графами, двадцать три духовных государства, имевших в главе архиепископов, епископов, начальников военных орденов, приоров, аббатов и аббатисс, и шестьдесят два имперских города, составлявших настоящие республики. Трудно двигалась эта нестройная машина и трогалась с места не иначе как потеряв много времени. Силы были рассеяны, государи – разделены вечной враждой и соперничеством, денег не было ни у кого; искали главнокомандующего в то же время, как вербовали солдат, вели переговоры, спорили, интриговали и дни уходили, не приводя ни к какому решению, а опасность росла между тем с часу на час.
В одно утро вдруг узнали, что грозная армия великого визиря Ахмета-Кьюперли выступала из Белграда и при звуке барабанов и литавр, распустив знамена, оглашая воздух страшными криками, она целых семь дней проходила перед своим главнокомандующим, которому султан Магомет IV, остановившийся в Адрианополе, присылал каждый день еще новые подкрепления. С этой минуты каждый день приносил смятенной Германии известие о каком-нибудь новом несчастье.
Сегодня разносился слух о торжественном вступлении турок в Левенти, Нуарград, в Нейтру; завтра – о падении Нейгаузаля, прикрывавшего границу от Моравии. Скоро затем слышно было, что татарские отряды носились по этой несчастной провинции, грабили селения, жгли замки, гнали перед собой, как стадо, бесконечные ряды пленников, которых жадные купцы спешили уводить на рынки Буды и Константинополя. Сколько пленниц исчезало в гаремах Азии! Все казалось потерянным. Все и могло погибнуть, в самом деле.
Еще один последний удар, еще одно последнее усилие – и Вена погибла бы тоже. Тогда уже нечему было остановить вторжение мусульманских войск в Германию.
Между этим грозным нашествием и доведенной до последней крайности империей оставалось только течение Рааба и слабый кордон в несколько тысяч под командой Монтекукулли.
Как только эта преграда опрокинется, – христианскому миру будет нанесен такой удар, от которого он никогда уже, может статься, и не оправится.