В одно мгновенье ока человек пять упало замертво. Цезарь узнал по воинскому крику Гуго де Монтестрюка, а с ним Коклико и Кадура, и позеленел от ярости. Не броситься-ль на него, сделав знак Лудеаку, чтоб он бросился на маркиза? Но уже бездельники капитана, захваченные врасплох, начинали подаваться; те, у кого лошади были поисправней, скакали уже прочь во весь опор. Нерешительность Цезаря продлилась всего одну секунду и, понимая, что он может погубить себя навеки в глазах графини де Монлюсон, он кинулся горячо на своих сообщников.
– А! и вы тоже! – проворчал сквозь зубы Бриктайль, только что сваливший одного из людей маркиза де Сент-Эллиса.
– Да! и я, чёрт побери! – возразил Цезарь тем же тоном. – Ведь надо ж мне показать!.. смотрите… вот ваши плуты бегут… а вот и маркиз де Сент-Эллис с этим проклятым Монтестрюком!..
– Ах! если б их было только двое! – продолжал д"Арпальер, узнав принцессу, спешившую подъехать к Орфизе, и смутившись от этой неожиданной встречи.
Лудеак проскользнул к ним, как лисица.
– Совсем было хорошо, а теперь все пропало! – сказал он. – Бегите скорей.
Капитан зарычал, как бульдог; губы у него побелели, глаза горели. Он еще не решался бежать: у него блеснула безумная мысль – кинуться на Монтестрюка и вырвать у него жизнь или самому погибнуть. Вдруг он почувствовал, что лошадь его слабеет и падает под ним.
– Гром и молния! – крикнул он, – моя лошадь ранена!
При этом знакомом восклицании, Гуго обернулся, но не заметил капитана, впереди которого вертелись Лудеак и Шиври, делая вид, что рубятся с ним.
– Скорей хватите меня шпагой, чтоб я мог упасть, – возразил быстро кавалер с обычной своей находчивостью, – и берите мою лошадь! Она надежная и вывезет вас из беды.
Итальянец поднял шпагу, скользнувшую по шляпе Лудеака, который тяжело повалился. Одним скачком капитан кинулся на его седло и, пришпорив коня, исчез в ближнем овраге. Два-три выстрела раздались за ним вдогонку, но ни один не попал и скоро он скрылся от всякой погони.
Эту самую минуту и выбрал Цезарь, чтоб броситься, как следует, на своих недавних союзников. Первым подвернулся ему Пемпренель.
– Прочь, каналья! – крикнул он.
– О! как грозно! а еще земляк! – возразил разбойник.
Но в ту же минуту страшный удар шпаги хватил его по голове. Ослепленный кровью, оглушенный ударом, парижанин сохранил еще однако же настолько присутствия духа, что обнял шею лошади и пустил ее во всю прыть вон из долины.
– Ах! да какой же он ловкий, граф де Шиври! какой же ловкий! – ворчал он, удаляясь. – Если только уцелею, я ему это припомню.
Монтестрюк был так занят графиней де Монлюсон, что не слишком заботился о бегстве капитана. Он уже забыл о раздавшемся в его ушах восклицании и думал просто, что ускакал один лишний разбойник. Он был с Орфизой, он видел только ее одну.
– Я опять вас вижу! и вы невредимы, неправда ли? – вскричал он, как только мог заговорить от радости.
– Совершенно, отвечала она и, забывшись, протянула ему обе руки, которые он целовал с восхищением. Но почти тотчас же улыбка показалась на лице герцогини; она вернулась к своему всегдашнему гордому и веселому нраву, хотя и была еще бледна, и сказала:
– Я немножко, может быть, и дрожала; но теперь, как все кончено, признаюсь, я довольна, что присутствовала при одной из тех сцен, какие только и можно видеть, что в испанских драмах. Но объясните мне, пожалуйста, как вы могли поспеть именно во время, чтоб вырвать меня из когтей этих разбойников? Что у вас есть добрая фея в распоряжении, что ли?