– Да, что-то в этом роде. Может статься, будут там слуги с задорным нравом, которые захотят вмешаться в такое дело, что до них вовсе не касается.
Великан, которому капитан сдавил так сильно кулак при первом знакомстве, бросил об стену оловянный стакан и совсем сплющил его.
– Я не видал еще глотки, которая бы не замолкла когда в нее всадят вершка три железа, – сказал он.
– А как повалите наземь всех через чур горячих и любопытных, – продолжал капитан, – надеюсь, никто из вас не услышит стонов и воплей дамы?
– Ну, они ведь вечно стонут…. Мы будем глухи и немы, – отвечал Пемпренель.
– Но никто также не коснется её и рукой!
– Мы будем однорукие.
– А чтоб никто не жалел, что пошел со мной, то если кто no неловкости лишится жизни в свалке, его часть из приза пойдет товарищам, а эти могут ее пропить или проиграть, как сами захотят.
– Когда б так, то побольше было бы мёртвых! – крикнул парижанин.
Горожане, которые выходили, покачиваясь, из пивоварен и из кабаков доброго города Зальцбурга, могли видеть среди ночи – пока дозор его преосвященства епископа блуждал по темным улицам – отряд всадников, ехавших к предместью правильным строем вслед за командиром огромного роста, который сидел прямо и крепко в седле, важно подбоченясь рукой. Гордая осанка его пугала пьяниц, которые прятались под навес лавочек, и ночных воров, которые убегали сломя голову.
А запоздавшие честные люди думали, что это едет капитан со своим эскадроном, которого государь их епископ посылает на помощь к императору Леопольду, вздыхали о грозящих Германии бедствиях, поспешали домой и набожно крестились, вспоминая о турках.
Выехав за город, капитан д"Арпальер смело пришпорил своего коня и направился в горы, лежащие на дороге, по которой должна была проезжать графиня де Монлюсон. В этих горах он знал отличное тесное ущелье, будто нарочно созданное для засады.
XXXI
Коршуны и соколы
Несколько часов спустя после выступления этого молчаливого отряда, граф де-Шиври с гордой улыбкой подавал руку графине де Монлюсон, садившейся в карету с своей теткой, чтобы ехать по той же самой дороге. Солнце вставало в горах Тироля и освещало их свежие вершины. Розовые облака на небе внушали мадригалы Цезарю, который сравнивал их нежные оттенки с румянцем Орфизы и с её алыми губками.
– Взгляните, – говорил он, – небо улыбается вашему путешествию и утро окружает вас венцом из лучей. Не вы ли сами заря, освещающая эти поля?
Хотя Орфиза, особенно с некоторого времени, чувствовала очень мало симпатии к высокомерной особе своего прекрасного кузена, но все-таки она была женщина и эти любезные речи приятно щекотали ей слух. В веселом расположении духа она простилась с живописным Зальцбургом, оставшимся за ними в туманной дали.
Веселости этой однако же не разделял доверенный человек, распоряжавшийся их путешествием. Слышанное им в Зальцбурге рассказы о свирепых татарах, грустный вид пустынной местности – все внушало ему печальные мысли. Перед отъездом, Криктен попробовал отговорить графиню; она только посмеялась над его страхом.
– Ну! – сказал себе честный слуга, – теперь мне остается только поручить свою душу святым угодникам и исполнить свой долг, как следует.
И он смело поехал вперед в голове поезда.