В огонь и в воду

– Что кто-нибудь из вас был бы убит, я в этом уверен. Но только еще вопрос, кто именно, он или ты?

– О! – отвечал Цезарь, пожимая плечами.

– Не выходи из себя! До меня дошел слух об одной истории, случившейся как-то в Арманьяке, и я начинаю думать, что граф де-Монтестрюк в; состоянии помериться силами с самыми искусными бойцами… Впрочем, ты можешь сам справиться, и если меня обманули, то всегда можешь поднять снова дело. Он не из таких, что отступают, поверь мне!

Лудеак взял графа де-Шиври под руку и сказал ему вкрадчивым голосом:

– Мой друг, не поддавайся советам гнева: он редко дает хорошие. У тебя много прекрасных качеств, которые могут повести тебя далеко; но ты их портишь своей живостью, которую надо предоставить мелкоте. У тебя ум тонкий, изворотливый, ты схватываешь быстро, решаешь тоже. Тебе смело можно поручить всякое щекотливое дело, где требуется разом и ловкость, и твердость; я тебя видел на деле. Ты знаешь, куда надо метить и бьешь верно, только иногда ты слишком горячишься. Ты честолюбив, друг Цезарь, и ты рассуждал правильно, что рука такой наследницы, как Орфиза де-Монлюсон, которая принесла бы тебе в приданое огромные имения и герцогскую корону, откроет тебе все поприща… Это очень умно, но не ставь же, ради Бога, все свои шансы на одну карту… Хорошо ли будет, если ты получишь в тело вершка три железа, которое уложит тебя в постель месяцев на пять, на шесть, а то и совсем отправит на тот свет рассуждать о непостоянстве и непрочности всего в этом мире? Учись прибегать к открытой силе, чтобы отделаться от врага, только тогда, когда истощились уже все средства, какие может доставить тебе хитрость… Подвергай себя опасности только в крайнем случае, но за то уже и действуй тогда решительно и бросайся на противника, как тигр на добычу.

– А с ненавистью как же быть? ведь я никого никогда так ненавидел, как ненавижу этого Монтестрюка, который охотится по моему следу и, в минуту вызова, может похвастаться, что я отступил перед ним: ведь он вызвал меня, Лудеак, а я отступил!

– Э! с этой-то самой минуты я и получил о тебе лучшее мнение, Цезарь! Я вовсе не забыл о твоей ненависти, и именно для того, чтобы получше услужить ей, я и говорю-то с тобою так… У меня на сердце тоже ненависть не хуже твоей… Я ничего не пропустил из всей сцены, в которой рядом с тобой и с ним, и другие тоже играли роль… Твое дело я сделал и своим; придет когда-нибудь час, но подожди, Шиври, подожди… и не забывай никогда, что царь итакский, самый лукавый из смертных, всегда побеждал Аякса, самого храброго из них!

– Ну, так и быть! – возразил Цезарь, поднимая омрачённое злобой чело, – я забуду на время, что Александр разрубил мечом Гордиев узел, и оставлю свою шпагу в ножнах; но так же верно, как-то, что меня зовут граф де Шиври, я убью графа де-Монтестрюка или он убьет меня.

XIV

Маски и лица

Трудно было бы отгадать, что заставило герцогиню д"Авранш принять решение, столь сильно оскорбившее гордого графа де Шиври. Может быть, она и сама хорошо не знала настоящей причины. Разумеется, тут важную роль играла фантазия, которая всегда была и будет свойственна всем вообще женщинам. Орфизе было всего восемнадцать лет, целый двор окружал ее; но в этом поступке, породившем соперничество двух пылких молодых людей, проскакивало желание показать свою власть. Самолюбию её льстило двойное поклонение, столь явно высказанное; но, быть может еще, вникнув поглубже в сердце блестящей и гордой герцогини, можно бы было открыть в нем волнение, симпатию, какое-то неопределенное чувство, в котором играла роль и неожиданность, побуждавшая ее склоняться на сторону графа де Монтестрюка. Он сумел удивить ее, тогда как Цезарь де Шиври имел неосторожность показать свою уверенность в успехе. Она была оскорблена этой уверенностью, сама того не сознавая, и принятое ею решение, ободряя одного, служило вместе с тем и наказанием другому.

А что может выйти из этого – Орфиза и не думала. Ей довольно было и того, что в последнюю, решительную минуту развязка будет все-таки зависеть от неё одной.

Пока обстоятельства должны были решить, на которую сторону склонится окончательно предпочтение Орфизы, время весело проходило в замке между играми в мяч и в кольцо, между охотой и прогулками. Коклико говорил, что это настоящая обетованная земля; он видимо толстел и уверял, что пиры, празднества и кавалькады – единственные приключения, которых позволительно искать порядочному человеку.

Когда шел дождь, общество занималось фехтованием. Была даже особая зала, где собирались и дамы и усердно аплодировали победителям.

Граф де Шиври, следуя советам Лудеака, ожидал именно случая убедиться самому, насколько Гуго де Монтестрюк приобрел искусства и силы у себя в Арманьяке. С того памятного вечера, когда Цезарь вынужден был подчиниться желанию кузины, он постоянно выказывал своему ненавистному сопернику вежливость и любезность, даже заискивал в нем. У Гуго была душа добрая и доверчивая и он легко давался в обман, не смотря на прежние предостережения опытного философа Агриппы, подновляемые и теперь время от времени словами Коклико. Почти можно было подумать, что между обоими графами начинается дружба.

Раз как-то в дождливый день, граф де Шиври вошел в фехтовальную залу в ту самую минуту, как начинался бой между самыми искусными бойцами. Он увидел герцогиню д"Авранш и, подойдя прямо к Гуго, спросил его:

– А что, вас это не соблазняет? Я, признаться, рад бы размять немного руки… такая сырость на дворе… при том же мне бы хотелось узнать, как фехтуют в Лангдоке… И чёрт возьми? мне кажется, что в вас я встречу сильного противника!

– О! – отвечал Гуго, – я научился только кое-как отбиваться…

«Гм! – подумал Лудеак, – какая скромность!.. скверный знак для Цезаря!»

Принцесса Мамиани подошла к ним с улыбкой и сказала: