В огонь и в воду

– Э, нет! герцогиня д"Авранш нам первая подает сигнал к отъезду. У меня есть друзья при дворе и один из них – верней, впрочем, одна – говорила королю, по моей просьбе, что крестница его величества уже слишком зажилась у себя в замке; она-то и подсказала ему мысль вызвать ее отсюда.

– Граф де Монтестрюк, разумеется, захочет тоже за ней ехать.

– Тут-то именно я его и караулю. Во-первых, я выиграю уже то, что расстрою эту общую жизнь, в которой он пользуется теми же преимуществами, как и я.

– Не говоря уже о том, что Париж – классическое место для всяких случаев. Вот еще недавно вытащили из Сены тело дворянина, брошенное туда грабителями… а у Трагуарского Креста подняли другого, убитого при выходе из игорного дома.

– Как это однако странно! – сказал Цезарь, обмахиваясь перьями шляпы. – И письмо, которое должно разрушить очарование нашего острова Калипсо?…

– Придет на днях, как мне пишут, и притом написано в таких выражениях, что нечего будет долго раздумывать.

– Бедный Монтестрюк!.. Провинциал в Париже будет точно волчонок в долине… Я буду непременно, Цезарь, при конце охоты!

Вскоре в самом деле пришло письмо, извещавшее герцогиню д"Авранш, что её требуют ко двору.

– Желание его величества вас видеть близ себя так лестно, – сказала маркиза д"Юрсель, – что вам необходимо поспешить с отъездом.

– Я так и намерена сделать, – отвечала Орфиза; – но вы согласитесь, тетушка, что не могу же я не пожалеть о нашей прекрасной стороне, где нам было так хорошо, где у нас было столько друзей, где нас окружало столько удовольствий. Я знаю, что покидаю здесь, но еще не знаю, что меня там ожидает…

– Но разве вы не надеетесь встретиться при дворе с теми самыми лицами, которые составляли ваше общество здесь?

– Граф де Монтестрюк, правда, там еще не был, но он из такого рода, что ему не трудно будет найти случай представиться.

– Да разве меня там не будет? – воскликнул граф де Шиври; – я требую себе во всяком случае чести представлять повсюду графа де Шаржполя.

– Я знаю, – сказала Орфиза, – что вы не уступите никому в вежливости, и в любезности.

– Вы меня просто околдовали, прекрасная кузина: великодушие – теперь моя слабость… Я хочу доказать вам, что бы ни случилось, что во мне течет кровь, которая всегда будет достойна вас.

Орфиза наградила его за послушание и за мадригал такой улыбкой, какой он не видел со дня охоты на которой чуть не убилась Пенелопа.

Близкий отъезд привел Гуго в отчаяние: ему предстояло расстаться с этими местами, где он каждый день видел Орфизу, где их соединяли одни и те же удовольствия, где он дышал одним с нею воздухом, где он мог отгадывать всегда её мысли. Сколько условий будет разлучать их в Париже и как редко будет он с ней видеться!..

Накануне отъезда Орфизы в Блуа и оттуда в Париж, Гуго, проведя с ней последний вечер, грустно бродил под её окнами, надеясь увидеть еще хоть тень её на стекле. Его била лихорадка. Безумная мысль пришла ему в голову и овладела им с такой силой, что через минуту он уже мерял расстояние до балкона, на которым показывался изредка легкий силуэт Орфизы: он желал чего-нибудь от неё, какой-нибудь вещи, которой касалась рука её и которая могла бы напоминать ее повсюду.

Перенесенный на другое место огонь показывал, что герцогиня перешла во внутренние комнаты. Не прошло и пяти минут, как он уже был на балконе, не зная сам, каким путем он туда взобрался, но с твердой решимостью не сходить вниз, пока не найдет свое сокровище. Окно было полуотворено, он толкнул его рукой и вошел в маленькую комнату, которая отделялась одной только полуприподнятой портьерой от той, куда ушла Орфиза. Его мгновенно охватил тот самый запах, очарование которого он уже не раз испытывал: то было как бы её собственное дыхание.

Повсюду были разбросаны её вещи: бывшее на ней в этот день платье из блестящей материи, облекавшее её легкий стан; тонкое кружево, покрывавшее её плечи от вечерней сырости; венгерские перчатки, еще сохранявшие форму её милых ручек; маленькие атласные башмачки, обтягивавшие её детские ножки; веер, которым она играла так грациозно, как истинная кастильянка; все говорило ему об ней. Гуго стоял в восхищении, упиваясь ароматом всех этих вещей, но среди этого восторга начинало закрадываться в него беспокойство: что, если вдруг Орфиза выйдет в эту комнату, что подумает она, увидев его здесь, как и чем он объяснит ей свое присутствие? Можно ли надеяться, что ему удастся уйти так же неслышно, как он вошел? Он и не подозревал, что Орфиза уже следила за всеми его движеньями.