Шаг делаю я, и в ту же сторону он.
— Ты издеваешься? — едко произношу.
— Почему Афанасьев?
— А почему, собственно, и нет? Он твоего возраста, так же сложен и почти так же трахается.
Челюсти Ромы сжимаются, и мне его ревность доставляет какое-то извращенное удовольствие. Бесполезная ревность, ведь она ни к чему не приведет.
— Он кобель, — говорит резко, выдыхая мне в лицо аромат — сладкий, манящий, как из детства, и напоминает дни, когда я вместе с братьями-близнецами лазила по садам и воровала вишню.
Ведь самые сладкие ягоды за чужим забором. Ведь запретный плод так манит.
Может, поэтому я так залипла на Роме, потому что неосознанно чувствовала… Он никогда не будет моим до конца. Судьба дала мне его в аренду.
На, малыш, попользуйся, а потом я и дальше пойду блядствовать.
— Кто бы говорил насчет кобелизма, — зло, как-то на себя непохоже ухмыляюсь я и проскакиваю под его увитой мускулами рукой к двери.
— Тебе я не изменял, кроме…
— Тот случай, конечно, был особенным? — с презрением произношу я. — Все ради карьеры, все ради денег и статуса, верно, Сладенький? — шиплю и разворачиваюсь, чтобы посмотреть в его лживые, такие красивые глаза, и утопаю в их серебре.
Эти глаза только трепанацией можно вытравить из моего сознания и сердца.
— Ну, — ехидничает он. — Я смотрю, ты недолго горевала. Олег в тот же день тебя утешил или вы для приличия сходили на свидание? — такой ядовитый тон, что и на меня сразу накатывают гнев и ярость.
— Ты ничего не знаешь! — тыкаю ему указательным пальцем в грудь. — Ты сидел тут, горя не знал, а я…
— А что ты? — хватает он меня за запястье и не дает вырваться. — Пошла в шлюхи?
— Да пошел ты! — вскричала я. — Просто иди на хуй! Отпусти, я сказала, — уже реву я, но вмиг оказываюсь с зажатым ртом и лицом к зеркалу.
— Не ори.
— Отпусти, — глухо говорю сквозь ладонь и не могу оторвать взгляд от пары в зеркале. Он выше, с широким разворотом плеч и светловолосый, хотя я вижу пару седых прядей, и она — нежная, хрупкая, влюбленная в засранца.
И ни время, и ни обида не смогли уничтожить тот холст, что мы с ним рисовали в течение года. Холст нашей вселенной любви и боли.