Польские новеллисты,

— Все в руках божьих.

Он подумал еще о чем-то и сплюнул.

Машина потихоньку перескакивала колдобины. Рядом, разглядывая Аделю, бежали дети.

Кто-то бросил камень. После первого — одинокого — камни полетели со всех сторон. Прежде чем машина нырнула в заворот, на щеке Адели показалась темная нитка и прочертила извилистую веселую дорожку.

Милиционеры держали руки на кобуре, вскоре показалась крыша плебании, потом сад, потом калитка, а возле нее ксендз, вышедший на крик. Люди отпрянули назад, с голов послетали шапки.

Аделя, видать, тоже заметила ксендза, потому что все услыхали ее плач. Возле дома дорога переходила в большак, ксендз хотел что-то сказать, но не успел. Он поднял только руку и старательно осенил уезжавшую размашистым крестом.

ВЛАДИСЛАВ ТЕРЛЕЦКИЙ

Эксгумация

— Надо ли прикалывать ордена? — спрашивает Людвик.

— Зачем?

— Затем, — отвечает Людвик, — что не все забывается. Первую из этих наград я получил на первой войне; то, что я остался в живых, — это тоже случайность: мы отражали наступление конницы, тут-то я и схлопотал очередь в живот.

— А другие тебе дали за образцовую службу? — спрашиваю я его.

— Какое это имеет значение, — добавляет Мария. — У меня болит голова…

— Нет, имеет, — говорит Людвик. — И потому я приколю эти ордена…

Там собралось уже много пароду. В лесу, сквозь который мы продирались, сойдя с грузовиков, было совсем темно. Мы спотыкались о торчащие из земли корни, кто-то, кого не могли успокоить во время езды, теперь налетал на деревья, громко ругался, его поднимали идущие сзади… Было холодно. Ветер, продувая брезент, выгонял остатки тепла, мы сидели, тесно прижавшись на скамейках, которые перед выездом утащили из парка, на каждом повороте скамейки бились о борта, мы вытягивали ноги и, пытаясь как-то сохранить равновесие, упирались ступнями в составленные посредине кузова гробы. Их забыли связать веревкой, они то и дело разъезжались, и нам приходилось придерживать их руками… Шаг за шагом шли мы туда… Я поддерживаю Марию и ступаю осторожно, чтобы не потерять дорогу; человек, который заговорил с нами, невидим, он идет чуть впереди, и, хотя говорит тихо, мы слышим его хорошо.

— Слышите?

— Слышу, — отвечаю я.

Он нас тоже не видит, но хорошо слышит и уверенно продолжает:

— Я был в конце. В последней тройке. Еще перед отправкой нам связали руки. Потом, когда грузили на машины, еще раз связали — по трое — и гнали тройками. Мы все отлично знали друг друга, попались вместе во время одной операции…

— Тебе холодно? — спрашиваю я Марию.