Застава в степи

Я пообещал исполнить просьбу Анны Петровны и побежал во двор разыскивать друга. Но его нигде не было видно. Возле открытой загородки, где чесался поросенок, стояло порожнее ведро, утки, хлопая клювами, как лопатами, прожорливо глотали зерно. Леопард, положив голову на лапы, внимательно следил за каждым моим движением, и когда я, несколько раз окликнув Генку, не услышал в ответ его голоса и направился к открытой двери сарая, собака как на пружинах вскочила и, зарычав, остановилась возле темного проема.

— Леопардик, — ласково произнес я, проклиная в душе эту общую покупку, — ты не узнал меня. Это я, друг твоего хозяина. — Но мой умильный тон, видно, еще больше ожесточал собаку, и она, сделав шаг навстречу мне, зарычала громче и злее.

— Генка, — умоляюще крикнул я, пятясь назад. Но обступившая меня темнота снова промолчала. Ждать мне было нечего и я, обозвав Леопарда безмозглым, злым, жестоким, лопоухим инвалидом (что было сказано из-за закрытой калитки), ушел домой.

Я не сомневался, что Генка с ребятами на Старом хуторе. Где же он еще мог быть, если не откликнулся? Но каково же было мое удивление, когда бабушка сказала, что приходили трое ребят и спрашивали, не знает ли она, куда мы с Синицыным провалились.

«Нет, тут что-то не то, — задумался я над загадочным поведением друга. — В разведку не пошел, в условленное место не явился. Налицо полное разложение дисциплины и явное неуважение ко мне, просто подрыв авторитета. И со стороны кого? Лучшего друга!»

Завтра я не пойду на кукурузу и выслежу, куда исчезает Генка.

Генкина беда

Сегодня наш совхоз отправляет первые машины с зерном нового урожая на элеватор. На первом грузовике прибили транспарант: «Хлеб — Родине!». Над вторым — флаги.

День выдался праздничный. С утра не пекло солнце, легкие фигурные облака плавали в голубой вышине, время от времени бросая легкую тень на землю. Из степи потянуло свежим ветерком. Все какие-то добрые, приветливые. Еще бы, на митинге Журавлев сказал, что, по его данным, план хлебосдачи будет даже перевыполнен.

Из радиорубки лились звуки марша. Под них и тронулась колонна автомашин на элеватор.

Как только последний грузовик выехал за околицу, Журавлев сказал:

— Перекройте центральную улицу, а то мы пылью задохнемся. Пусть идут в объезд.

Это мудрое решение директор совхоза принял после того, как в прошлом году на станции построили новый элеватор и машины с зерном со всех хозяйств юга области потянулись через наш поселок. В прошлое лето над домами целых два месяца висело серое облако пыли. Нельзя было повесить белье во дворе, открыть окна и форточки.

Поэтому теперь в начале главной улицы экскаватор вырыл глубокую траншею, а рабочие вбили два куска рельса и приварили к ним поперечную перекладину — трубу, выкрашенную белой и черной краской. Все жители радовались этой баррикаде. Один пожарный инспектор ругался с директором, грозился куда-то пожаловаться и, если Журавлев получает большую зарплату, он, пожарный, может уменьшить ее рублей на пятьдесят. Но Журавлев показал инспектору постановление сельского Совета, который предлагал ему оградить жителей от пыли и шума.

Подъехавшие на первых машинах из других хозяйств, увидав полосатый шлагбаум и стрелу, показывающую налево, пошумели, повозмущались самоуправством гололобого толстяка (так они окрестили нашего директора), но все-таки повернули в указанном направлении. Дорога, идущая за огородами, была старой, разбитой, прямо, как штормящее море. Чтобы немножко ее выровнять, Журавлёв послал туда бульдозер.

Когда первый хлеб был отправлен и дорога по Гагаринской перекрыта, я отпросился у Фаины Ильиничны сбегать к Синицыну. Почему он нарушил приказ и заставил ребят просидеть в Старом хуторе с заката до темноты?

Но на дверях Генкиной квартиры висел замок. Во дворе я тоже никого не встретил. «Куда он проваливается? Почему скрывает от меня свою тайну?» — обуреваемый этим и десятком других вопросов, вышел я со двора. И тут случайно встретил Тарелкину с Грачевым. Они шли к лагерю. Сегодня концертная бригада должна выступить на току четвертого отделения. Увидев меня, Лена почему-то покраснела и отошла от Грачева.

«Вот и у этих какая-то тайна, — с неудовольствием подумал я. — Может быть, Лисицын правильно говорит, что Лена и Вова влюбились друг в друга. Почему они теперь все время вместе? Тарелкина даже в самодеятельность записалась, хотя у нее столько же артистического таланта, сколько у герцога Альбы доброты. Тоже мне чтец-декламатор. Чудеса в решете, да и только!»

Хотя я отлично знал, что они идут в лагерь при школе и что у них сегодня концерт, все же остановил их и спросил, куда они держат путь?

— Туда, куда ведет меня мой жалкий жребий, — начал дурачиться Грачев.