— Слышите, Валя просит сказать вам, что телеграмма пойдет немедленно.
— Спасибо!
— Благодарят тебя, — сообщила она далекой седьмой. — Ну, будь здорова.
Вечером мы сидим с боцманом на лавке у нашего дома и глядим на небо. Оно уже темное. Медными начищенными копейками блестят на нем мигающие звезды. А ведь они светят сейчас не только над нами, но и над Братском. Там еще ярче, потому что над тайгой глубокая ночь и небо темнее. Мне кажется, что звезды сегодня не просто так перемигиваются, а как телеграфисты или сигнальщики, передают друг другу слова нашей телеграммы.
— А здорово, Генка, — говорю я, обнимая худые плечи друга. — Завтра мы последний день в школе.
— И начинаются долгожданные каникулы, — переплетается его рука с моей.
— Завтра вечером мы будем уже шестиклассниками.
— Прибудем в Братск и спишемся на берег.
— Завтра я сделаю последнюю запись в вахтенном журнале.
— А я подам команду: свистать всех наверх. Последнюю…
И нам немного грустно оттого, что кончается наше путешествие, экипажи сходят на берег, флотилия распадается. А может, не распадется, встанет на якоря до будущего года? Мы же непременно отправимся в следующем году в новое путешествие. Можно на далекую Кубу, на Южный полюс или еще дальше, в совсем неизведанный, загадочный мир холодных планет.
Мы сидим, прижавшись друг к другу, и я рассказываю Генке о своей мечте.
Синицын слушает меня, задумчиво смотрит на редкие облака и с надеждой спрашивает:
— Значит, завтра не будет ничего последнего?
— Будет, Генка. Но будет и что-то первое.
Он снова думает и убежденно замечает:
— И так будет каждый день. Что-то последнее и что-то первое. Верно? — широко улыбается он собственной сообразительности.
— Ну конечно.
Я поднимаюсь и протягиваю ему руку:
— Спокойной ночи, боцман.