То, что седло мне мозолей не натирало, еще не делало меня полноценным кавалеристом — я ездил тихо, не стремясь к большему. Справедливо подозревал, что к большему стремиться вообще-то рановато, не с моим нулевым опытом.
А теперь во мне проснулся профессиональный жокей — я будто сросся с лошадью. До мелочей понимал, куда и когда отклониться, в какой момент пришпорить, а в какой придержать. Ногами мягко сдавливал бока, нажимом внося мелкие корректировки в направление движения. Когда надо, давал коню полную свободу выбора маневра, когда доверять ему не стоило, перехватывал управление на себя.
Да я действительно величайший наездник! А ну-ка! Раз! Поднимаюсь, встаю во весь рост, ловко уклоняясь от налетающих веток. Два! Прыгаю назад в седло, одновременно заваливаюсь вбок, одной рукой ухватываюсь за стремя, другой зачерпываю горсть сухой хвои с земли. Три! Опять в седле. Четыре!..
Стоп!
С трудом подавив адреналиновое буйство, начал замедлять ход. Хотелось продолжать гонку, но я не безвольный наркоман, готовый на все ради удовольствия, я — чужак в чужом мире: нельзя идти на поводу у своих примитивных желаний, к тому же возникших столь странным образом.
Что со мной вообще такое? Я еще могу смириться с загадочной болезнью, после которой наступила эйфория, наконец-то, судя по ощущениям, информационная матрица прижилась полностью. Но при чем здесь умение ездить верхом? Или прежний владелец был виртуозом-кавалеристом и мне достались его навыки? Лучше бы он был мастером меча или лука… Э нет! А сны тогда при чем? Сны про лошадей и всадников. Пробудившаяся генная память добралась уже до реальности, подарив мне багаж навыков от предков? Бред, все мои гены на Земле остались, ни при чем они. Не ведомый ни науке, ни шарлатанам побочный результат смерти, перехода между мирами и последующей метаморфозы?
Без понятия, я просто столкнулся с результатом странного явления и могу лишь теории разводить на тему его причин.
Лошадь, тяжело дыша, перешла наконец на простой шаг, будто с обозом плетется. Вовремя остановился — мог загнать неразогревшееся животное.
За спиной знакомо захлопали крылья — на плечо приземлился Зеленый, тут же начав возмущаться:
— Ты что — дочь городского палача обрюхатил?! От самых ворот скачешь будто ошпаренный!
— Птиц, я просто немного прокатился. Не обижайся.
— Тебя следует наказать, чтобы неповадно было!
— Жестокость тебе не к лицу. Зеленый, ты же в душе сама доброта: не злись.
— Без меня на помойке подохнешь, — буркнул попугай и, сочтя, что воспитательная беседа окончена, занялся перьями.
На полпути к лагерю я увидел впереди одинокого всадника, он, нахлестывая лошадь, мчался по моим следам.
Ба, да это же его светлость еретический епископ! Первый раз вижу, чтобы он так торопился, — обычно сама степенность.
Поравнявшись со мной, Конфидус удивительно проворно осадил лошадь, развернув ее на обратный курс. В итоге через миг мы с ним ехали к лагерю уже бок о бок.
— Доброе утро, Дан.
— И вам добра, Конфидус.
— Что, прогуляться захотелось?