— Ага. Погодка ведь чудесная. Что-то не так?
— Да ничего, все в порядке, просто мы в центре враждебной земли; нас окружают шайки погани и, возможно, демов; неподалеку граница королевства; вы валялись два дня трупом, а затем, с поразительной скоростью оседлав лошадь, умчались вдаль не менее стремительно — за вами ветки с деревьев посыпались.
— Просто захотелось промчаться с ветерком.
— Я бы даже сказал: с ураганным ветерком… Скажите, Дан, с вами все в порядке? Может, из-за болезни…
— Нет, я в полном порядке. Поднялся на ноги, и жизнь бурлит — вот и подурачился немного.
— Ох уж эта молодость, напугали вы нас и продолжаете пугать…
— Боялись, что я умру? Но это не так уж печально — свидетели перед королем поклянутся, что слышали мой приказ уходить из Талля, и ничего вам король за это не сделает. Так ведь?
— Разве только в этом дело… До короля еще добраться надо…
— Доберемся — недолго уже осталось до границы.
— Дан, скажите: а вам не кажется странным, что нас никто не трогает?
— Вы о чем? О погани? Не так просто атаковать обоз на переходе — у них могут возникнуть проблемы с убежищами на ночь, да и сил у нас достаточно: три десятка дружинников конных, и ополченцев умелых около двух с половиной сотен. Да и неумелые сгодятся — у бакайцев даже женщины при необходимости могут за копья взяться.
— Дан, это земли погибели. Убежищ здесь хватает — на нашем пути обязательно должно несколько оказаться. Мы оставляем за собой такой след, что его даже лесной бездарь без труда разглядит, — они прекрасно знают, где мы. Но почему-то не трогают. А ведь мы не за стенами — даже в лагере очень уязвимы. Должны напасть — просто обязаны!
— Вы хотите сказать, что их устраивает наше поведение?
— Это не я говорю — это и без слов уже всем понятно. Их устраивает то, что мы направляемся к броду: ждут нас там. Люди волнуются из-за этого. Если это и тайна, то не доводите дело до бунта: скажите — может, нам навстречу выйдет помощь? Вы каким-то образом связались с офицерами короля? На что вы вообще рассчитываете? Пока не дошло до беды, хоть как-то поясните свою беспечность — ведь пятнадцать сотен народа в западню ведете. Простите за прямоту, но так многие думают.
Да уж… Пожалуй, придется мне начать колоться… Нет, полной правды даже одному человеку не скажу. Страшно очень — вдруг не сможет себя сдержать, и тогда мой план провалится из-за одного болтуна.
А если я умру? Если опять болезнь эта накинется и доведет дело до конца? Они ведь все погибнут или, если повезет, отделаются большими потерями. Женщины в длинных, путающихся в ногах юбках; грудные дети, рожденные в надежде на спокойную жизнь; древние старики, которых сумели спасти во время бегства с Бакая. Вряд ли им удастся пережить подобное вновь…
Полторы тысячи человек…
Нет, не скажу. Со мной у них будет хоть намек на шанс, а без меня, похоже, ничего не светит — даже Конфидус не сможет себя не выдать. Мою тайну придется держать в себе до конца. И не просто держать — я даже думать про такое боюсь и сны страшные отгоняю, чтобы не проболтаться при этом. План мой глуп, авантюрен до невозможности и наверняка грандиозен по наивности. Хотя, судя по нынешнему поведению погани, вероятно, имеет шанс на успех, она искренне верит, что мы простые бараны, покорно идущие на заклание, и пылинки сдувает на дороге, чтобы нам ничто не мешало шагать к воротам забойного цеха. Вся туда стягивается — встречать собирается в полном составе, чтобы никто не ушел.
Тем хуже будет для нее. Или для меня… пока что очень смутно представляю наш последний шаг к спасению.
И вообще до сих пор не уверен в своей правоте…