– Командир. Все что я привез из «Черного лебедя» в последний раз, полностью ушло на заявки Купельникова.
– У него много работы.
Согласно кивнув, Григорий продолжил:
– То, что я привозил до этого, тоже тратили в основном по его же заявкам.
– Кроме безопасности, он еще три больших проекта ведет, и с дюжину поменьше. И разработку секты скопцов… гм, курирует. Кстати, а как ты собирался туркам склады жечь, если у тебя все в разгоне?
В ответ на справедливый упрек самый главный экспедитор тяжело вздохнул, и – со всей решительностью!.. запил горе остывшим чаем. Понятно, что допускать посторонних к спецпрепаратам строгого учета нельзя, но и мотаться за ними (заодно совмещая поездки с инспекциями) уже изрядно поднадоело.
– Может, перенесем лабораторию куда-нибудь поближе, а?
– Может, кто-то начнет пользоваться дирижаблями?
– Ну ты же знаешь, как не люблю я эти полеты. Долгины от веку по земле ходили, пластунами служили, а там!..
Ткнув пальцем в легкий навес над стрелковыми столиками-стойками, усатый привереда хотел было пренебрежительно высказаться насчет болтающегося дерьма и проруби. Но внезапно вспомнил, что кое-кто регулярно пользуется пассажирским креслом в дирижаблях. И ладно бы великий князь Михаил Александрович с его развлечениями-увлечениями, так ведь и друг-командир тоже не брезгует при случае сократить время поездок!
– В общем, я лучше на поезде.
Помолчали.
– Между прочим, жадный до «витаминок» Купельников нашел нам подходящего специалиста для сортировки и первоначальной оценки… Гм, индийских колониальных товаров.
Благодарный за смену темы разговора, Григорий обрадовался:
– Ну?.. И кого?
– Бывший ювелир, после одной некрасивой истории нашедший себя в ростовщичестве и антикварном деле. Трупов на нем – на три смертных приговора и две каторги.
– Он точно справится?
Непроизвольно оглядевшись по сторонам, Александр позволил себе легкую иронию:
– Камни взвесить-оценить-записать, и в первый ящик. Монеты во второй. Кусковое золото после установления веса и пробы – в третий, украшения в четвертый… Ну и так далее.
Довольно осклабившись, Гриша тут же спохватился и отобразил лицом вселенскую скорбь, дополнив ее вздохом человека, обреченного на вечную каторгу: