Мы не торопясь продвигаемся вдоль «берега» разводья, которое успело расшириться до 30 метров. Ветер гонит по нему чёрные волны, от которых разводье выглядит ещё более зловеще.
Яцун, Курко и я пошли обследовать трещину, прошедшую 1 декабря под нашим домиком.
– Да, если бы она тогда разошлась сразу так широко, хорошая была бы ванна. Бр-р… Холодно даже от такой мысли. Как ты считаешь, Женя?
Яцун кивает головой, но не знаю, ответ ли это, так как он уже занялся установкой факелов для очередных киносъёмок – и всё остальное в мире для него не существует.
– Пожалуй, даже хорошо, что она разошлась, – раздаётся голос подошедшего Канаки. – Не разойдись она, может быть, мы жалели бы, что зря с места сорвались.
За разговором мы незаметно подошли к полосе старого аэродрома. Беспорядочно наваленные груды торосов переметены рыхлым снегом. Что там за ними? Комаров было сунулся выяснить это и тут же по пояс провалился в трещину. Мы бросились на выручку, но, к счастью, воды внизу не оказалось, и Михал Семёныч отделался только лёгким испугом.
Пришлось от этой рискованной затеи отказаться. Мы выходим на укатанное аэродромное поле. По такой дороге двигаться нетрудно, но дующий навстречу резкий ветер заставляет нас время от времени поворачиваться к нему спиной и оттирать щёки. А ведь сегодня тепло, всего -18˚.
Резкое потепление воздуха сказалось на домике. Лёд на полу начал таять. Под кроватью и в тамбуре появились лужи. Пришлось, засучив рукава, долго вытирать пол тряпками, тут же выжимая их в ведро. Окна покрылись каплями влаги.
Эти проклятые циклоны не дают нам покоя. Давление всё падает, и у нас портится настроение.
Вот и сегодня оно кувырком летит вниз: опять идёт циклон.
– Василий Гаврилыч, надо лететь за химикалиями, – сказал Цигельницкий, протянув Канаки коробку из-под «Казбека», на которой палочками было отмечено количество оставшихся банок с ферросилицием и едким натром.
Во время полундры удалось захватить ровно столько, сколько требовалось, чтобы не прерывать наблюдений.
Канаки тут же получил разрешение от Трёшникова и направился к вертолётчикам.
В домике экипажа его предложение встречает шумное одобрение.
Бабенко рад малейшей возможности полетать, так как в ночное время это удаётся делать не так уж часто.
Быстро одевшись, механики исчезают в дверях. Загудели лампы подогрева, и скоро Кунченко вернулся доложить командиру экипажа, что машина готова к вылету.
Вертолёт над лагерем. Луна едва просвечивает сквозь густые облака, и в её слабом свете только угадываются смутные очертания домиков. Чуть желтеют огоньки в их замёрзших окнах, и лишь лампа, покачивающаяся на радиомачте, приветно светит нам, как маяк во мраке ночи. Где-то далеко с трудом можно разглядеть светлые пятнышки «замоскворецких» огней. Машина летит очень низко. Время от времени Бабенко включает фару, и тогда зловеще вырастают из темноты высокие груды торосов. Вьются чёрные извилистые разводья, местами кажущиеся чуть шире пальца, местами похожие на широкую чёрную дорогу, уходящую куда-то в бесконечность…
Разводье со стороны домика геофизиков метрах в семидесяти – ста от их палатки превратилось в широкое озеро. Такое изобилие чистой воды грозит тем, что половина поля может отплыть очень далеко.
Погрузив всё необходимое в вертолёт, мы торопимся домой.