Роза Марена

Этот второй вопрос беспокоил его больше всего — как она посмела. Первый не имел особого значения, поскольку он знал, где она собирается быть в субботу. Льву не нужно утруждать себя заботой о том, где кормится зебра. Все, что он должен делать, — это ждать у водопоя, куда она придет пить. Все это хорошо, но… Как она вообще, прежде всего, посмела бросить его? Даже если ему не суждено жить долго после их встречи, он хотел это знать. Было ли это хладнокровно спланировано? Или вызвано случайным импульсом? Помог ли ей кто-нибудь (кроме, разумеется, покойного Питера Слоуика и шлюх с Дархэм-авеню)? Чем она занималась с тех пор, как ушла из Дома Шлюх? Работала официанткой? Вытряхивала мандавошек из простыней в какой-нибудь блошиной яме вроде этой? Вряд ли. Она была слишком ленива, чтобы взяться за работу прислуги, — достаточно знать, как она вела домашнее хозяйство, чтобы убедиться в этом, — а ничего другого она делать не умела. Если у тебя есть сиськи и маленькая штучка между ног, остается только один выбор. Она торчит сейчас на каком-нибудь углу и торгует ими. Ну конечно, а что же еще? Бог свидетель, она — вялая подстилка, трахать ее доставляло такое же удовольствие, как трахать свиной окорок, но за эту прелесть мужчины всегда готовы платить, даже если она не делает ничего, кроме как лежит и слегка стонет после того, как родео закончилось. Да, конечно, скорее всего она где-то торгует этим залежалым товаром.

Впрочем, он спросит ее и об этом. Он спросит ее обо всем. И когда получит все необходимые ему ответы — все ответы, которые он когда-либо желал получить от ей подобных, он обмотает свой ремень вокруг ее хайла, чтобы она не могла кричать, а потом станет кусать… кусать… и кусать. Губы и челюсти у него все еще болели от того, что он сделал с Тампером — городским еврейчиком-очкариком, но это не остановит его или хотя бы умерит его пыл. На дне сумки у него лежали три пачки перкодана, и он примет его перед тем как заняться своим заблудшим ягненком. Ну а потом, после того как с этим будет покончено, когда…

Но этого он видеть не мог да и не хотел. У него возникало подозрение, что не будет никакого потом — один лишь мрак. И это было нормально. На самом деле, хорошая доза мрака может оказаться как раз тем, что доктор прописал.

Он лежал в постели, пил лучшее в мире виски и курил одну сигарету за другой, следя, как дым уплывает вверх, к потолку, шелковистыми серыми рифами, которые становятся голубыми, когда пересекают мягкий белый луч из ванной, и забрасывал на нее блесну. Он ловил ее на блесну, но пока его крючок не вытаскивал из воды ничего. Там ничего не было, и это сводило его с ума. Ее словно похитили неведомые чужаки или кто-то еще. В какой-то момент, уже совсем пьяный, он уронил зажженную сигарету на ладонь и крепко сжал руку в кулак, воображая, что это не его, а ее рука и он крепко прижимает ее руку к огню. И когда в ладонь вгрызлась боль и дымок заклубился вокруг пальцев, он прошептал: «Ну как, Роза? Как ты чувствуешь себя, стерва?»

Вскоре после этого Норман забылся мутным хмельным сном. Проснулся он около десяти утра, в пятницу, не отдохнувший, с похмелья и в плохом настроении. Всю ночь ему виделись странные сны. В них он все еще не спал и по-прежнему лежал здесь, в своей постели, на девятом этаже «Уайтстоуна». Свет из ванной все так же мягко просачивался во тьму его комнаты, а сигаретный дым поднимался сквозь этот свет вверх голубыми рифами и колечками. Только в этих снах он видел картинки в дыму, как в кино. Он видел в том дыму Розу.

Вот ты где, подумал он, наблюдая, как она идет по мертвому саду под проливным дождем. Почему-то Роза была голой, и он ощутил неожиданный приступ похоти. Лет восемь или больше он не испытывал при виде ее наготы ничего, кроме легкого отвращения, но теперь она выглядела иначе, довольно соблазнительной.

Дело не в том, что она сбавила вес, подумал он во сне, хотя, похоже, она похудела… во всяком случае, немножко. Главным образом дело было в том, как она несла себя, словно что-то обрела. Что же это такое?

Потом он понял. Она похожа на женщину, которая трахается с кем-то, кто ей очень нравится, но пока и близко не подошла к тому чтобы насытиться. Это не соответствовало его представлению, что она торгует своим лежалым товаром где-нибудь на перекрестке, но хватило бы одного взгляда на ее волосы, чтобы закрыть этот вопрос раз и навсегда. Она выкрасилась под блондинистую шлюху, вроде той, что он видел недавно в окошке кафе, словно воображала себя Шарон Стоун или, может быть, Мадонной.

Он видел, как Роза-в-Дыму выходит из жуткого мертвого сада и приближается к ручью, вода в котором похожа на чернила. Она перешла через него по камням, раскинув руки для равновесия, и он увидел, что в одной руке у нее какой-то влажный сверток. Узелок показался Норману ее ночной сорочкой, и он подумал: «Почему ты не наденешь ее, сука бесстыжая? Или ты ждешь своего дружка и настолько нетерпелива? Я хотел бы взглянуть на это. Правда, скажу я тебе — я не буду дожидаться конца вашей случки, и легавые найдут его вещицу торчащей из его задницы, вроде свечки в праздничном пироге».

Однако никто к ней так и не пришел — по крайней мере во сне. Роза над его кроватью — Роза-в-Дыму — шла по тропинке к роще деревьев, казавшихся такими же мертвыми, как… ну, как Питер Слоуик. Наконец она вышла на поляну, где росло одно дерево, все еще выглядевшее живым. Она опустилась на колени, набрала пригоршню семян и завернула их, кажется, в еще один кусок ее ночной сорочки. Покончив с этим, она встала, подошла к какой-то дыре, похожей на вход в метро. Стала спускаться по лестнице, ведущей куда-то вниз (во сне никогда не знаешь, что за гребаный фокус случится дальше), и исчезла. Он ждал, пока она вернется, когда начал ощущать чье-то присутствие за своей спиной, — что-то холодное и вызывающее озноб, как дуновение из открытого морозильника с мясом. За годы работы полицейским ему случалось управляться с несколькими довольно крутыми парнями — самыми страшными из всех, с кем ему и Харлею Биссингтону приходилось время от времени иметь дело. Они были, наверное, пристрастившиеся к фенциклидину — и через определенное время у легавого развивается инстинктивное чувство их присутствия. Норман испытывал его сейчас. Кто-то подходил к нему сзади, и он ни секунды не сомневался, что этот кто-то был опасен.

— Я отплачу, — прошептал женский голос. Это был сладковато-хриплый и нежный голос, но все равно — жуткий. В нем звучало безумие.

— Ладно, сука, — сказал Норман во сне. — Посмотрим, как ты мне отплатишь, когда я поменяю твой гребаный фасад.

Она закричала, и звук этот, казалось, прошел прямо в середину его мозга, минуя уши. Норман почувствовал, как она ринулась к нему с простертыми вперед руками. Он глубоко вдохнул и дунул на дым, разорвав пелену. Женщина исчезла. Норман понял, что она исчезла. Некоторое время после этого он лишь мирно качался во мраке, недоступный страхам и желаниям, преследовавшим его теперь, когда он проснулся.

Он окончательно прогнал сон в десять минут одиннадцатого утра в пятницу и перевел взгляд с часов у кровати на потолок комнаты, готовый увидеть фантомные силуэты, движущиеся в клубах сигаретного дыма. Никаких силуэтов, ни фантомных, ни иных прочих, конечно, там не увидел. Кстати, и никакого дыма тоже — только ощущался слабый запах сигарет «Пэлл-Мэлл», «сим победиши». В комнате находился лишь детектив Норман Дэниэльс — на вымокшей от пота кровати, пахнущей табаком и перегаром виски. Во рту у него был такой вкус, словно туда нагадили куры, а левая ладонь болела как проклятая. Он раскрыл ее и увидел большой волдырь от ожога в середине ладони. Голуби трепыхались и ворковали на покрытом пометом карнизе, тянувшемся под его окном, а Норман долго смотрел на волдырь. Наконец он вспомнил, как обжег себя горящей сигаретой, и удовлетворенно кивнул. У него это получилось, когда он не мог увидеть Розу, как ни старался… а потом, словно в порядке компенсации, ему всю ночь снились безумные сны про нее.

Норман защемил волдырь двумя пальцами и стал сжимать его, медленно усиливая давление, пока тот не лопнул. Он вытер ладонь о простыню, ощущая волны жгучей боли, и около минуты лежал и смотрел на свою дергающуюся руку. Потом он полез под кровать к своей сумке. На дне ее лежала жестяная коробочка с дюжиной разных пилюль в облатках. Некоторые из них были стимуляторы, но большая часть — успокоительные. Норман знал, что завестись он может и безо всякой фармакологической помощи; вот снова успокоиться — тут порой возникали проблемы.

Он запил перкодан глотком виски, потом откинулся на спину, уставился в потолок и снова стал курить одну сигарету за другой, швыряя окурки в переполненную пепельницу.

На этот раз он думал не о Розе, по крайней мере непосредственно не о ней. На этот раз он прикидывал планы насчет пикника — того, что устраивали ее новые подруги. Он съездил на Эттинджерс, и то, что он там увидел, никак не вдохновляло. Место просторное — пляж, площадки для пикников и ухоженный парк. Он не видел никакого способа прочесать его в одиночку так, чтобы точно засечь ее приезд или отъезд. Будь у него шестеро ребят (даже четверо, если бы они знали толк в своем деле), он чувствовал бы себя иначе, но он был один. Там было три входа — если отбросить вероятность того, что она приплывет пассажирским катером со стороны озера, — и ему вряд ли удастся уследить одновременно за всеми тремя. Это означало поиски в толпе, а работа в толпе — паршивое занятие. Он хотел бы поверить в то, что Роза будет единственной там завтра, кто узнает его, но, если бы желания были свиньями, сало всегда было бы под рукой. Он должен быть готов к тому, что они будут искать его, что они уже получили его фотоснимки из какого-нибудь обревилльского Дома Шлюх. Он не помнил, как там расшифровывается вторая буква в слове «факс», но ф, к и с означают, несомненно, «Фраера Кинули Снова».

Это была одна часть проблемы. Вторая заключалась в его собственной убежденности, основанной на неоднократном горьком опыте, в том, что маскировка — верное средство провалить все дело в такой ситуации. Самый быстрый и надежный путь к провалу, например, в таком деле, как с Уэнди Ярроу, — это воспользоваться рацией. Ничего не стоили бы шестимесячные приготовления и наблюдения, если бы какой-нибудь парнишка случайно проехал на радиофицированной лодке или тачке близ того места, где он собирался опустить молоток на какой-то мешок с дерьмом.

«Ладно, — подумал он. — Не стоит кукситься. Вспомни, что обычно любил повторять старина Уайти Слейтер: ситуация такова, какова она есть. Единственный вопрос к тебе — как ты собираешься действовать. И не вздумай откладывать. До их вечеринки остаются всего сутки, и если ты упустишь ее там, то сможешь охотиться до Рождества и так и не найти ее. Или ты еще не заметил, что здешний город — большой?»

Он встал, прошел в ванную и принял душ, выставив обожженную руку за занавеску. Потом оделся в вылинявшие джинсы и неброскую зеленую рубашку, надел свою кепку «Уайт-Сокс» и сунул дешевые темные очки в карман рубахи — пока что. Он спустился на лифте в вестибюль и подошел к газетному киоску, чтобы купить газету и коробочку с пластырем. Ожидая, пока доходяга за прилавком отсчитает ему сдачу, он заглянул через плечо парня сквозь стеклянную панель в закуток позади киоска. Через стеклянную панель ему были видны служебные лифты, и, пока он смотрел, один из них открылся. Оттуда вышли три горничные, смеясь и болтая друг с дружкой. У них были с собой сумочки, и Норман догадался, что они идут на ленч. Он уже видел раньше ту, что была в середке, где-то еще — стройную, хорошенькую, с пушистыми светлыми волосами. Мгновение спустя он вспомнил. Блондинка недолго шла рядом с ним по улице. Красные брючки. Крепкая маленькая попка.