Роза Марена

В это мгновение Рози мысленно ощутила крах всего, чего она сумела достичь, — он промелькнул перед ее мысленным взором с кошмарной скоростью старой короткометражки. Она представила, как ее выгоняют из чудной маленькой комнаты, где она прожила всего четыре дня, как только иссяк ее небольшой запас наличных денег. Увидела, как получает холодный прием от всех обитательниц «Дочерей и Сестер», даже от самой Анны.

— Я не смогу предоставить тебе твое бывшее место, понимаешь? — услыхала она голос Анны. — Здесь, в «Д и С», всегда есть новенькие, и ты прекрасно знаешь, что в первую очередь я должна заботиться о них. Почему же ты оказалась такой дурочкой, Рози? С чего это ты вдруг взяла, что сумеешь стать артисткой-чтецом?

Она увидела, как ей отказывают в месте официантки во всех кафе в центре города не из-за того, как она выглядит, а от того, чем от нее несет, — поражением, стыдом и несбывшимися надеждами.

— Рози? — окликнул ее Роб Леффертс. — Ты не сядешь так, чтобы Кэрт мог настроить уровень?

Он не понимал, никто из мужчин ничего не подозревал, но Рода Саймонс знала… или, по крайней мере, угадывала ее состояние. Она еще раньше вытащила карандаш, торчащий из ее прически, и теперь царапала что-то в лежащем перед ней блокноте. Однако она не смотрела на то, что царапала; хмуро сдвинув брови, она смотрела на Рози.

Вдруг, как утопающий хватается за любую соломинку, чтобы продержаться хоть чуть-чуть подольше на плаву, Рози вспомнила о своей картине. Она повесила ее точно на том месте, где предполагала Анна, рядом с окном. Там даже был крюк, оставшийся от прежнего квартиросъемщика. Место оказалось подходящим, особенно по вечерам: можно было любоваться из окна солнцем, спускавшимся над зеленым морем Брайант-парка, перевести взгляд на картину, а потом снова на парк. Картина и окно, казалось, подходили друг другу — окно и картина. Она не знала, чем это объяснить, но так было. Правда, если она лишится комнаты, картину придется снять…

Нет, она должна оставаться там, подумала Рози. Она нужна там!

Эта мысль заставила ее сдвинуться с места. Она медленно подошла к столу, положила перед собой гранки (это были увеличенные ксерокопии страниц из романа в мягкой обложке, изданного сорок лет назад) и села. Только это больше походило на падение, словно ее колени были заколоты булавками, а теперь кто-то выдернул эти булавки, и она рухнула.

Внутренний голос заверил ее, что ей под силу это, хотя и не прозвучал убедительно. Она сделала это на углу улицы, перед комиссионным магазином, и нет причины не сделать это здесь.

Ее не так уж сильно удивляла собственная скованность. Что действительно удивило ее, так это мысль, пришедшая следом: «Женщина на картине не испугалась бы; женщина в розмариновом хитоне ни капельки не испугалась бы такой ерунды».

Мысль была, разумеется, странной. Если бы женщина на картине была настоящей, она жила бы в древнем мире, где кометы считались вестниками судьбы, боги прохлаждались на вершинах гор, а большинство людей жили и умирали, не увидев в глаза книжки. Если бы женщину из того времени перенесло в комнату вроде этой — комнату со стеклянными стенами, холодным освещением и стальной головкой змеи, торчащей прямо из стола, — та или бросилась бы с воплями к двери, или лишилась бы чувств.

Однако Рози почему-то была уверена, что блондинка в розмариновом хитоне ни разу за всю свою жизнь не лишалась чувств, и потребовалось бы нечто куда большее, чем студия звукозаписи, чтобы заставить ее запаниковать.

«Ты думаешь о ней так, словно она настоящая, — сказал ее внутренний голос. Он звучал тревожно. — Ты уверена, что это разумно с твоей стороны?»

Она настоящая, потому что она помогает мне преодолеть настоящий страх, мысленно ответила она.

— Рози? — раздался из динамиков голос Роды Саймонс. — Что с тобой?

— Все в порядке, — ответила она и с облегчением услыхала, что голос остался при ней и стал лишь немного хриплым. — Я хочу пить, только и всего. И я боюсь до смерти.

— Под левой стороной стола холодильник, набитый минералкой и фруктовыми соками, — сказала Рода Саймонс. — А что касается страха, то это вполне естественно, я тебя понимаю. Это пройдет.

— Скажи еще что-нибудь, Рози, — попросил Кэртис. Теперь он надел наушники и трогал ряд тумблеров.

Паника проходила благодаря женщине в розмариновом хитоне и, кажется, Роде Саймонс. В качестве успокоительного мысль о женщине с картины с лихвой стоила пятнадцати минут раскачиваний на Стуле Пуха.

«Нет, дело не в ней, дело в тебе, — сказал ей внутренний голос. — Ты преодолела это, милая, по крайней мере на время, но сделала это сама. И окажи любезность, независимо от того, как обернется дело потом, постарайся все время помнить, кто здесь действительно Рози, Рози Настоящая».