Мудрость толпы

– Я вас не приглашала, – резко сказала она, и он вздрогнул. – Жилец Курганов, по которому мир не станет плакать, собирался поглядеть, сколько костей он сможет выдрать из моего тела, пока я буду еще жива.

Они захныкали и заныли, словно свора избитых бродячих псов. Рикке сделала долгий медленный вдох.

– Но я не Жилец Курганов. – Она величественно взмахнула рукой. – Страдание не вызывает у меня улыбки.

Их предводитель склонился еще ниже:

– Ты мудра и милостива, о великая королева!

– Да, мне нравится так думать.

Она кивнула Трясучке:

– Сперва убей их, а уже потом вывари их кости. Отдай их Плоскому Камню, чтобы отвез обратно к Кринне. Может быть, это научит их племя держаться по ту сторону реки.

Глядя, как их, плачущих и лепечущих, выволакивают из зала, она чувствовала, как меняются лица ее суровых воинов. Больше никто не глядел на нее с неодобрением – фактически большинство уткнулись взглядами в пол. Ее отец мог бы сказать, что демонстрация милосердия – хорошая вещь, если ты в то же время можешь показать, при необходимости, что сделала свое сердце каменным.

Изерн протянула ей катышек чагги, и Рикке взяла его и засунула за губу.

– Ты одобряешь?

– Разве я сказала, что не одобряю? – парировала Изерн.

…И так оно все и продолжалось. Одни входили сами, других втаскивали. Те, кто бился на одной стороне, и те, кто бился на другой. Те, кто служил ей, и те, кто служил Черному Кальдеру. В основном она старалась придерживаться великодушной линии, но не забывала и наказывать кое-кого для примера. Достаточно, по ее мнению, чтобы на Севере держался порядок, пока она будет занята заключением сделки с бывшими друзьями, которых она превратила во врагов. День тянулся все дальше, и полоски света из высоких окон ползли по каменному полу от одной стены Скарлингова замка до другой, пока, наконец, зал почти полностью не опустел: потоп превратился в ручеек, а ручеек понемногу иссяк.

– Это все? – спросила Рикке, откидываясь назад.

– Остался еще один, – сказал Трясучка.

Недопеченный хлеб

Клевер сидел во дворе снаружи Скарлингова замка и наблюдал, как нервничающих людей одного за другим вызывали вовнутрь получить то, что им причитается. Кто-то выходил, расправив плечи, сияя от полученной награды. Кто-то выходил весь поникший, сокрушенный полученным наказанием. Пара человек, как он заметил, не вышли вообще.

Жизнь и смерть вершились по слову Черной Рикке. Теперь она держала бо́льшую часть Севера, и более крепкой хваткой, нежели Черный Доу в свои самые грозные годы, или Черный Кальдер – в свои самые хитроумные. Кто бы мог подумать, что все так сложится, когда она выкатилась из мокрого леса прямо ему под ноги много месяцев назад? Он хохотнул при этой мысли. Да уж, поистине потребовался бы Долгий Взгляд, чтобы такое предвидеть!

Клевер был свидетелем всех их подъемов и падений – главарей, вождей, королей… Фактически он сам принимал участие в некоторых из этих подъемов и падений. Бетод, Девять Смертей, Черный Доу, Скейл Железнорукий, Стур Сумрак – список расцветов и катастроф становился все длиннее. И к тем, кто им служил, это тоже относилось: судьбы маленьких людей испытывали подъемы и падения вместе с большими людьми, за которыми они выбрали следовать. Как лодки, которые либо поднимает приливом, либо выбрасывает на мель. Он взглянул на Шоллу с Хлыстом, надеясь, что они не окажутся выброшенными на мель из-за того, что связали свои судьбы с его судьбой.

Может быть, проведя полжизни слишком безрассудно, он теперь стал чересчур осторожным? Он цеплялся за тех, кто уже поднялся и дальше мог только опускаться, вместо того чтобы иметь смелость отыскивать тех, чей прилив еще только начался. Или, может быть, тех, кто ему действительно нравился. Но, по крайней мере, он еще отбрасывал тень, чего нельзя было сказать о Чудеснице, Магвире, Нижнем и всех остальных, кого он уложил в грязь за все эти годы. «Все еще жив», – как любил говорить в свое время Девять Смертей. А чем еще гордиться человеку, носящему меч? Даже если он старается никогда его не доставать.