– А как же моя сестра?
Вик сделала гримасу. Она всегда знала, что этот вопрос когда-то возникнет.
– Я же не могу ее оставить, – проговорил Огарок, чей голос становился все выше и выше, и в нем звучало все больше и больше паники. – То есть она ведь одна не справится, я не могу уйти без нее, я…
– Хорошо! – рявкнула Вик. – Зайдем за ней тоже. Но мы пойдем налегке, ты понял?
– Только помягче, – вполголоса сказал ей Огарок, подходя к двери. – Она легко пугается.
Он постучал: три медленных, тяжелых удара.
– Это я, – прошипел он в замочную скважину.
Нет ответа.
Он постучал снова. Три медленных, тяжелых удара.
– Это я!
– Пойдем, – шепотом сказала Вик.
Это нарушало все ее правила, и ей было не по себе. Ей было не по себе уже многие годы.
Огарок вытащил ключ, дрожащей рукой открыл замок, повернул ручку, и дверь со скрипом отворилась. За ней лежал маленький, пахнущий затхлостью коридорчик; обои отслаивались от покрытой пятнами плесени штукатурки.
– Со мной инквизитор Тойфель, – тихо проговорил Огарок, словно пытаясь убедить пугливую кошку спуститься с подоконника. Он шагнул в комнату, где мерцал тусклый огонек, и Вик последовала за ним. – Ты ведь помнишь инквизитора Тойфель, правда?
– Конечно, – ответил Пайк.
Он стоял в центре комнаты, сцепив за спиной руки. Словно ожидал их уже много часов.
Вик нечасто бывала застигнута абсолютно врасплох, и, тем не менее, ему это удавалось уже второй раз. Она повернулась: в коридоре маячили практики. Четверо, в черной одежде, с черными масками на лицах – как было прежде, до Великой Перемены.
– У меня такое чувство, будто вы ожидали увидеть здесь кого-то другого, – продолжал Пайк. – Могу только принести свои извинения. Пожалуйста, не вините мастера Огарка, он всего лишь выполнял свою работу. И выполнил ее чрезвычайно хорошо, должен добавить.
Вик уставилась на Огарка. Почему-то он больше не был так сильно похож на ее брата. И его глаза не были печальными – они были жесткими и расчетливыми. Примерно так она сама могла бы смотреть на заключенного перед тем, как начать задавать вопросы.
– Прости, – сказал он. Но вид у него был вовсе не виноватый.