Честь

— Не упоминай при мне имя этой женщины, — гневно сказал отец. — А ты еще считала ее лучшей подругой. Ведь это она рассказала, где мы прячемся.

— Пушпа? — воскликнула Зенобия. — Но это невозможно. Как она узнала? Нас кто-то видел?

Асиф молча смотрел на Зинат. Та уставилась на него; ее нос покраснел.

— Нам было скучно, — сказал Самир. В его голосе сквозила злоба. — Зинат не виновата. Это вам нельзя было уходить из дома.

Зенобия рухнула на диван, ударив себя по лбу.

— Йа Аллах. Не думала, что мои дети такие идиоты.

— Дорогая, — сказал Асиф, — не вини их. Самир прав. Это все мое тщеславие — я позволил ему одержать верх, повелся на дурацкую премию. Нельзя было оставлять их одних.

Зенобия встала.

— Согласна. Во всем виноват ты. — Почти на пороге она оглянулась и окинула их троих взглядом. На миг ее лицо смягчилось, но потом снова озлобилось.

— Больше не называй меня Зенобией, — сказала она мужу. — Отныне зови меня новым именем, которое дал мне этот зверь. Мадху.

По натуре Асиф был оптимистом, не склонным унывать. И несколько недель он уверял их, что все вернется на круги своя. Зенобия лишь презрительно усмехалась в ответ. Дети тоже теперь знали, что отец не сможет их защитить. Особенно злился на отца Самир: за опрометчивый выбор профессии и сферы деятельности, за то, что оставил их дома одних, а главное, за то, как жалко он выглядел, когда упал на колени и молил о пощаде. Много недель мальчик каменел от стыда при мысли, что его друзья и соседи, стоя на своих балконах, видели его без штанов, смотрели на его маленький жалкий член, выставленный на всеобщее обозрение; видели они и как его отец ползал и пресмыкался перед простолюдином, деревенщиной, человеком, который в обычной жизни не осмелился бы посмотреть ему в глаза. Из них четверых Самир наиболее рьяно принял новую личность. Отказавшись от мусульманского имени и мусульманского прошлого, он будто бы испытал облегчение, а его маленькое униженное тело, как камушек, затерялось в ревущих волнах новой идентичности.

Даже после того, как беспорядки утихли, их семью не оставили в покое. Сушил, похоже, считал их своей собственностью и вел себя как ученый, который открыл и назвал новую планету. Когда они пошли оформлять документы для смены имени, он вызвался их сопровождать. Отвез их в храм и выбил им места в первом ряду на пуджу[66]. Приходил к ним в квартиру когда вздумается и называл их мать бхабхи — «сестра». У Зенобии начали выпадать волосы. По ночам она скрипела зубами.

Приглашения на турниры по бриджу и соседские вечеринки разом прекратились. Однажды она постучала в дверь квартиры Пушпы и обрушила на нее весь свой гнев, проклиная ее за предательство.

— Ты подвергла риску моих детей, Пушпа. Ради чего? Мы были как сестры.

— Ты мне солгала. Сказала, что вы уезжаете далеко.

— Я не лгала. Просто сказала, что мы на время уезжаем. И даже если ты на меня разозлилась, зачем вымещать гнев на детях?

— Я тут ни при чем. Вини своего мужа, этого дурака и выскочку. Пусть теперь знает свое место.

Зенобия хотела уйти, но тут кое о чем вспомнила.

— Я пришла забрать драгоценности, — сказала она.

Пушпа смерила ее холодным взглядом.